— Убили Президента, — сказал он.

Она спрятала его в одной из пустых комнат, не подозревая, что он останется в этом убежище на несколько долгих месяцев, пока солдаты будут разыскивать его по всей стране.

Бланка подумала, что никому и в голову не придет, будто Педро Терсеро Гарсиа находится в доме сенатора Труэбы в тот самый момент, когда последний слушает, стоя, торжественное «Те Deum» в соборе. Для Бланки это было самое счастливое время в ее жизни.

Для Педро, однако, часы тянулись так же медленно, как если бы он был в заключении. Он проводил день в четырех стенах, запертый на ключ, с опущенными занавесями на окнах. Дневной свет не проникал в комнату, он угадывал его по едва уловимой перемене в щелях жалюзи. По ночам он открывал окно настежь, чтобы глотнуть свежего воздуха и проветрить комнату, где вынужден был держать закрытое ведро для своих нужд. Он проводил время, читая книги Хайме, которые Бланка тайком приносила ему, прислушивался к уличному шуму, к шепоту спрятанного радиоприемника, включенного на минимальную громкость. Бланка достала ему гитару, а под струны положила шерстяную тряпку, чтобы никто не услышал, как он сочиняет новые песни о вдовах, о сиротах, о заключенных и пропавших без вести. Педро строго следовал составленному им режиму, чтобы заполнить день, делал гимнастику, читал, учил английский язык, спал во время сиесты, писал музыку и снова занимался гимнастикой, но при всем этом свободного времени оставалось бесконечно много, пока, наконец, он не слышал поворот ключа в дверях и не встречал Бланку, которая приносила ему газеты, еду, воду, чтобы умыться. С отчаянием они отдавались друг другу, изобретая новые, не испытанные прежде способы любви. Страх и страсть словно в фантастических полетах уносили их к звездам. Бланка уже давно примирилась со своим целомудрием, зрелостью и мелкими недомоганиями, но внезапный любовный порыв вернул ей молодость. У нее изменился цвет лица и тембр голоса, более плавной стала походка. Она будто сияла изнутри и ходила как во сне, никогда еще не казавшись такой красивой. Даже ее отец заметил перемену и приписал ее изобилию на прилавках. «С тех пор как Бланка перестала стоять в очередях, она словно ожила», — говорил сенатор Труэба. Альба тоже это отметила. Она наблюдала за своей матерью. Ее вечно отсутствующий взгляд показался Альбе подозрительным, так же как и новая затея уносить еду в свою комнату. Уже давно она хотела во всем разобраться, но усталость, связанная с ее дневными занятиями, побеждала, а когда наступала бессонница, ей становилось страшно идти по пустым комнатам, где порою перешептывались духи.

Педро Терсеро похудел и утратил благодушие и мягкость, которые так были характерны для него до сих пор. Он скучал, проклинал свое добровольное заключение и рычал от нетерпения в ожидании известий от друзей. Только присутствие Бланки его утешало. Когда она входила в комнату, он бросался к ней, обнимая как безумный, чтобы успокоить душевные терзания и тоску бесконечных недель. Его стала преследовать мысль о том, что он предатель и трус, что он не разделил судьбу многих других и что честнее было бы сдаться и стать лицом к лицу со своей судьбой. Бланка старалась разубедить его, приводя самые серьезные доводы, но, казалось, он не слушает ее. Она пыталась удержать его силой вернувшейся любви, она кормила его чуть ли не из ложечки, мыла и терла влажной губкой, пудрила, как младенца, подстригала волосы, брила, стригла ногти и в конце концов стала подкладывать ему в еду успокаивающие таблетки, а в воду — снотворные.