— Помогите мне, папа! — умоляла Бланка сенатора Труэбу. — Он должен покинуть страну.

Старик, будто окаменевший от того, что стал таким старым и слабым, не нашел в себе ни ненависти, ни злости. Он подумал об этом крестьянине, полжизни любившем его дочь, и не мог отыскать никакой причины, чтобы презирать его упорство, его бороду социалиста, его пончо и его проклятых кур, которых преследовали лисы.

— Черт побери! Мы должны найти для него приют, иначе, если его найдут в этом доме, нас всех перевешают, — сказал он единственное, что пришло ему в голову.

Бланка бросилась отцу на шею и расцеловала, плача, словно девочка, впервые с далеких времен детства уступив внезапному порыву нежности.

— Я могу устроить побег в какое-нибудь посольство, — сказала Альба. — Но мы должны дождаться подходящего момента, и Педро должен будет перелезть через стену.

— В этом нет необходимости, деточка, — возразил сенатор Труэба. — У меня еще остались друзья в этой стране.

Через двое суток дверь комнаты Педро Терсеро Гарсиа неожиданно открылась, но вместо Бланки на пороге появился сенатор Труэба. Беглец подумал, что пришел его последний час, и даже обрадовался этому.

— Я пришел вытащить вас отсюда, — произнес Эстебан Труэба.

— Почему? — спросил Педро Терсеро.

— Потому что Бланка попросила меня об этом, — ответил старик.

— Пошли вы к черту, — пробормотал Педро Терсеро.

— Хорошо, туда и пойдем. И вы со мной.

Оба одновременно улыбнулись. Во дворе дома их ждал серебристый лимузин посла одной из северных стран. Педро Терсеро поместили в багажник, где он пригнулся как можно ниже, и его накрыли сумками, полными овощей с рынка. На сиденьях разместились Бланка, Альба, сенатор Труэба и его друг, посол. Шофер доставил их в резиденцию нунция, провезя мимо строя карабинеров, но никто не остановил машину. У входа в резиденцию стояла двойная охрана, однако узнав сенатора Труэбу и заметив дипломатический номер на автомобиле, им позволили проехать, отдав честь. За воротами, уже под охраной Ватикана, Педро Терсеро помогли встать, вызволив его из-под кучи капустных листьев и лопнувших помидоров. Его провели в кабинет нунция, который ждал его в епископской сутане, держа новенький пропуск, дававший возможность выехать за границу вместе с Бланкой. Она решила прожить в изгнании свою откладывающуюся с самого детства любовь. Нунций пожелал им доброго пути. Он был поклонником Педро Терсеро и собирал все его пластинки.

Пока священник и посол северной страны обсуждали международное положение, семья начала прощаться. Бланка и Альба безутешно рыдали. Они никогда еще не расставались. Эстебан Труэба долго обнимал дочь, без слез, стиснув зубы, унимая дрожь и силясь сдержать рыдания.

— Я не был для вас хорошим отцом, дочка, — говорил он. — Вы думаете, можно простить меня и забыть прошлое?

— Я вас очень люблю, папа! — плакала Бланка, крепко обнимая его и целуя.

Потом старик повернулся к Педро Терсеро и посмотрел ему в глаза. Он протянул руку, но не сумел пожать его ладонь, потому что на ней не хватало пальцев. Тогда он открыл объятия, и оба мужчины крепко обнялись, простились, освободившись наконец от ненависти и упреков, которые столько лет омрачали их жизнь.