Спецагент был человеком рослым, но не настолько рослым. Он побежал к двери в Дом Дверей, стопы его погружались в грязь, потом он ушел в эту жижу по голень, и дальше вплоть до бедер, прежде чем добрался.

И вопрос заключался в том, кому или чему удастся попасть туда раньше: ему или ближайшей из огромных улиток. Даже когда он приложил последнее, отчаянное усилие и прыгнул к дверному молотку, нечеткий, бахромчатый язык отставал от него на какие-то жалкие несколько дюймов. Оставалось возблагодарить свои счастливые звезды за то, что бежал трезвым, куда более трезвым, чем бывал когда-либо.

Он все-таки успел постучать, прежде чем язык скользящей по трясине зверюги-чудовища, рвущий брюки его камуфляжного обмундирования, сумел добраться до него в кислотной вони улиточной слизи. Один неистовый сокрушительный удар огромным железным, похожим на вопросительный знак молотком по готической двери…

Которая сразу же распахнулась и засосала его.

Солнце на планете безумных машин Джилла почти зашло. Веер из отливающих металлом лучей торчал из дюнного горизонта, словно нарисованный, наполовину загороженный самым дальним из трех гнезд ржавчервей. Но даже здесь, в этом машинном мире, сумерки были странным временем, скверным для того, чтобы судить о расстояниях, полагаясь только на зрение. Одна горка ржавчины мало чем отличается от другой.

– Берегись! – раздался предупреждающий крик Стэннерсли, когда более крутая сторона дюны рухнула чуть ли не у них под ногами. Они находились на гребне, располагая свои салазки из кожи червей для последнего спуска. Последнего, потому что странные сумеречные искажения солгали в их пользу: люди оказались куда ближе к конусообразному Дому Дверей, чем им представлялось. Вот он стоит – с расходящимися веером ржавыми пандусами и стержнем, вздымающимся ввысь, словно он тянется к одинаковым шарикоподшипниковым звездам, похожим на пулевые отверстия в исполосованном охрой куполе неба.

Этот последний спуск по пологому склону доставит их к штуке, похожей на плотную ржавую окружность футов в пятьдесят. Рядом лежало подножье ближайшего пандуса. Один последний спуск, и бешеное карабканье по той раздавленной ржавой кайме… и они там.

Но когда они уселись на кожи, обрыв позади них осыпался, вызвав крик Фреда Стэннерсли. Садившийся последним, он держался за задний конец секции кожи червя и оглядывался на пройденный ими путь. И потому находился ближе к источнику обвала, скорее, даже извержения, и увидел его причину.

Ржавчервь! Голова твари высунулась из дюны где-то посередине склона, взметая ржавчину, как взрывом бомбы, и заставляя обрыв осыпаться вокруг его трубчатой шеи, «стекая» по дюне красным обвалом. Но если вылезет весь червь, то гребень дюны может провалиться целиком.

Фред увидел это, закричал «Пошел!», толкнул кожу и запрыгнул на нее позади Джорджа и Миранды. Скатывавшиеся чуть впереди Анжела, Джилл и Кину Сун в страхе оглянулись, когда раздалось шипение. Барни оказался самым умным из них: он пустился бежать, едва проявилась самая первая дрожь, и уже спустился на равнину, направляясь к подножью пандуса.

Голова ржавчервя выросла над дюной, покачиваясь и поднимаясь еще выше, когда «шея» и тело вытянулись из ржавчины, а затем изогнулись назад и начали поворачиваться, словно штопор, буравя полосу сквозь гребень дрожащей дюны и направляя червя в сторону удирающих людей.