«Вы — сумасшедший», — говорит он, выходя из комнаты. Я хохочу и с отвращением смотрю на куски рыбы. Продолжу лучше писать. Из-под моего серебряного пера ложатся строчки цвета волн Средиземного моря. Что произошло с итальянцами? Что для меня означает их Дуче? Германия уничтожена. Какие ужасные и дьявольские повороты судьбы привели ее к этому? Не предвосхитила ли судьба Майренбурга все это? Как бы это узнать? О-о, какую боль доставляет каждое движение. Александра шепчет на ухо: «Рикки, я хочу есть». Одна мечта перетекает в другую. Я улыбаюсь ей. «Я люблю тебя. Я — твой брат, твой отец, твой муж». Она целует меня в щеку. «Да, я голодна, Рикки. Ты хорошо отдохнул? Я в отличной форме».

Я пытаюсь сесть. «Ты не выглядывала на улицу?» Темно, почти ночь. «Нет, — отвечает она. — А что такое?» Я советую ей выйти на балкон и описать мне все, что она видит. Она воспринимает это как приглашение к игре. Нахмурив брови, но улыбаясь, она подчиняется. «Что случилось? О, Боже мой! Они разрушили…»

«Они стреляли из пушек, — объясняю я. — Хольцхаммер начал осаду всерьез». Сначала она пугается, но тут же начинает ликовать. «Рикки! Но ведь это означает, что я совершенно свободна! Ведь могли же быть жертвы обстрела, а?»

Я глубоко вздыхаю. Мне никогда и ни в ком не приходилось встречать большего легкомыслия и ненасытности.

«Ты — удивительное существо! Ты хочешь, значит, попробовать попасть в Вену? Или в Париж?»

«И покинуть Розенштрассе? А существует ли где-нибудь еще похожее место?»

«Не совсем похожие существуют».

«Тогда подождем, как будут развиваться события».

Ближе к вечеру мы возвращаемся в бордель. До того еще, как к нам присоединяется новая девица (не очень привлекательное создание, во всем подчиняющееся Александре, которая довольно неловко подражает Кларе), нас посещает фрау Шметтерлинг. «Не забывайте о моем предложении, — говорит она. — Этот квартал города их совсем не интересует».

Когда мы возвращаемся, нас останавливают солдаты. Я говорю им, кто я такой. Александра называется вымышленным именем. Солдаты молча выслушивают мои шутки и настаивают на том, чтобы проводить нас до отеля. На следующее утро ко мне является полицейский с предписанием доставить меня в генеральный штаб. Он удивительно любезен. Речь идет о формальности, которую должны выполнить все иностранцы. Я приказываю Александре оставаться в номере и предупредить фрау Шметтерлинг, если я не вернусь после полудня. Между тем на площади Нюрнбергплац я натыкаюсь на чем-то расстроенного капитана полиции, который утверждает, что знает моего отца и является большим почитателем нового кайзера. «Нам нужно остерегаться шпионов и саботажников. Но вы-то немец». Я интересуюсь у него, нельзя ли получить пропуск, чтобы свободно передвигаться по городу. Он обещает мне сделать все, что в его власти, но от него, по всей видимости, мало что зависит. «Зависит от моих командиров, — замечает он. — Они не могут рисковать и позволять кому бы то ни было общаться с противником. Разве вы не знаете, что установлен комендантский час? Ни один житель города не имеет права выходить на улицу после наступления ночи без специального разрешения». Вот что грозит нарушить мои привычки. Я едва ли смогу быть в курсе событий. Пока мы разговариваем, слышны новые взрывы, и я понимаю, что осажденные наносят ответный удар. Полицейский, кажется, пришел в уныние. «Это наши собственные пушки, которые стреляют поверх нас. Хольцхаммер перехватил поезд, идущий из Берлина. Поезд Круппа. Там были еще более мощные пушки, чем те, что использовали против Парижа. Но я не должен бы все это вам рассказывать, месье. Не так-то просто научиться хранить тайну здесь, в Майренбурге».