| Улочка постепенно поднимается вверх; она пролегла по старинной дороге, которая во времена юного Майренбурга вела к замку и к собору. Я слышу продолжительный глухой шум и приписываю его сначала проходящим по мостовой лошадям, но когда мы поднимаемся еще выше по улице, то видим, что навстречу нам бегут солдаты, вскинув ружья на плечо. По обе стороны от солдат — группа гражданских, у некоторых из них — удрученный, а у других — вызывающий вид. Кое у кого нет шляпы, словно их внезапно подняли с постели или захватили, когда они пытались бежать. «Кого вы арестовали?» — обращаюсь я к молодому капитану, который руководит операцией. «Мародеров, спекулянтов», — кратко отвечает он. Большинство задержанных кажутся мне вполне обычными людьми: главным образом рабочие и скромные люди, принадлежащие к различным социальным слоям. «Они воспринимают это слишком серьезно», — шепчет мне Клара и показывает на дерево, на котором укреплен плакат. Таких плакатов появилось немало в последнее время. В них можно прочесть угрозы, обещания вознаграждения, и все это за подписью генерала фон Ландоффа, «военного коменданта на период военных действий». Выше по улице, за площадью Гуситов, мы обнаруживаем развалины. «О-о, — восклицает Роза, — здесь жила моя модистка. Надеюсь, она не пострадала». Вдоль разбитых фасадов высятся груды камней и балок. «Вы хотите удостовериться?» — спрашиваю я. Мы заходим в лавочку и узнаем, что госпожа Шварц покинула город и укрылась у своих родственников в Тарндоффе. Мы выходим из ателье как раз в тот момент, когда мимо проходит военный оркестр. Музыканты в ярко-красной с голубым униформе, украшенной золотистыми и серебристыми эполетами, играют на флейтах и трубах. За солдатами десятка четыре молодых людей в плохо пригнанной форме. Это новая бригада «добровольцев-велосипедистов». В нее вошли многие члены бывшего велоклуба. Дело действительно принимает довольно комичный оборот. На улицах значительно спокойнее, чем обычно. В кафе студенты в патриотическом порыве пьют за смерть Франца-Иосифа; они ведут разговоры о союзе со «славянской империей» и просятся на службу в армию. Политические ссыльные наслаждаются свободой, пока австрийские агенты секретной полиции арестованы. Затеваются нескончаемые шумные споры о тактике обороны, контратаках и о способах привлечения могущественных держав к вмешательству в разрешение конфликта и судьбы Вельденштайна. На бирже создают видимость привычной деятельности. Повсюду снова открылись магазины. Баррикады разобраны, ставни открыты. Бакалейные лавки разграблены, и полки их почти пусты, возможности наполнить их нет. На складах ничего не осталось. На реке спокойно покачиваются пришвартованные лодки. Тишина царит на рынках, где торгуются, если, конечно, это удается, вполголоса. Пустынно на вокзалах. Пустые поезда стоят вдоль безлюдных перронов, и только несколько человек, отказывающихся подчиниться общему настрою, читают сообщения о прекращении железнодорожного движения или, отчаявшись, колотят в закрытые железными створками окошечки билетных касс. Под огромными навесами воркуют голуби, кричат скворцы; птичий помет покрывает запыленные локомотивы. Прислонившись к вагонам, железнодорожники курят и болтают, выверяя свои бесполезные теперь часы. Башенки и крыши Майренбурга бледнеют в зимнем свете. Под ударами таких потрясений город живет еще в полной неопределенности, подобно инвалиду, который никак не свыкнется со своим новым положением. Дворец Казимирски строго охраняется. Стоят наготове пушки. Бесконечной цепью вытянуты оборонительные сооружения. Около главного почтамта собираются толпы людей в надежде услышать, что телеграф вновь действует. Повсюду офицеры разгоняют небольшие группки несчастных людей, которые подстерегают телеги с продуктами питания или различными вещами. Офицеры останавливают прохожих и проверяют у них новые удостоверения личности. |
