|
Потом она сказала: «Сейчас или никогда». После этого она вздохнула, надела очки, висевшие на цепочке на шее, и достала хорошее перо и лист самой лучшей почтовой бумаги. И написала каллиграфическим почерком: [1] Чармейн откинулась на спинку стула и перечитала письмо. Конечно, думала она, писать в таком тоне старенькому королю — наглость чистой воды, но все равно ей казалось, что письмо получилось очень хорошее. Сомнения вызывало только одно место — где говорилось, что она уже достигла нужного возраста. Обычно так говорят, когда человеку уже есть двадцать один или по крайней мере восемнадцать, это Чармейн прекрасно понимала, но все равно считала, что это не совсем ложь. Она же не указала, какого именно возраста достигла. И к тому же нигде не написала, что много училась или обладает большим опытом, — вот это было бы настоящей неправдой. Чармейн даже не упомянула, что любит книги больше всего на свете, хотя это как раз истинная правда. Все равно любовь к книгам и так сквозит в каждой строчке. Король наверняка просто скомкает письмо и бросит в камин, подумала Чармейн. Зато я сделала что могла. Она пошла и отправила письмо, чувствуя себя невероятно смелой и независимой. На следующее утро тетушка Семпрония прибыла в своей коляске, запряженной пони, и погрузила туда Чармейн вместе с аккуратным ковровым саквояжем, который миссис Бейкер набила одеждой Чармейн, и второй сумкой, гораздо большей, которую мистер Бейкер набил пирожками, плюшками, булочками, рогаликами и ватрушками. Вторая сумка была такая большая и так сильно пахла вкусными приправами, подливкой, творогом, фруктами, вареньем и специями, что кучер, правивший коляской, обернулся и изумленно принюхался, и даже тетушка Семпрония и та царственно раздула ноздри. — Что ж, дитя мое, с голоду ты не умрешь, — заметила она и приказала кучеру: — Трогай. Однако кучеру пришлось подождать, пока миссис Бейкер обнимала Чармейн и тараторила: — Лапочка, я уверена, что ты будешь вести себя как добрая, аккуратная и заботливая девочка! Враки, подумала Чармейн. Ни в чем она не уверена. Потом подбежал отец, чтобы поцеловать ее в щечку. — Ну, Чармейн, ты не заставишь нас краснеть, — сказал он. Опять враки, подумала Чармейн. Еще как заставлю, и тебе это известно. — Мы будем по тебе скучать, солнышко! — воскликнула миссис Бейкер, глотая слезы. А вот это, наверное, не враки, подумала Чармейн — к собственному удивлению. Хотя я совершенно не понимаю, как им удается меня выносить. — Трогай! — сурово повторила тетушка Семпрония — и экипаж тронулся. Пока пони степенно шагал по улицам, тетушка Семпрония говорила: — Насколько я знаю, Чармейн, родители всегда следили, чтобы у тебя было все самое лучшее, и тебе никогда в жизни не приходилось даже пальцем о палец ударить. Готова ли ты для разнообразия обслуживать себя сама? — Да, конечно, — искренне ответила Чармейн. — И не только себя, но и дом, и несчастного больного старика? — не унималась тетушка Семпрония. |
