– Заедем за ночной сорочкой.

– Зачем тебе ночная сорочка? – рассмеялся мужчина. – Возьми купальник. Продукты я купил. Ты правда подала на развод?

– Правда. Пора нам с тобой узаконить наши отношения. Согласен?

– Ларка, ты же знаешь, как я тебя люблю.

– Вот и докажи. Тем более… – Она запнулась.

– Что?

– Тем более у нас будет ребенок.

– Что? – Машина вильнула в сторону. – Ты уверена?

– Уверена. Ты не рад?

– Рад, конечно, но… как-то неожиданно.

– Ты же плакался, что детей нет!

– Я рад… Честное слово.

– Ну и хорошо. Только имей в виду, что теперь нужно решаться. Моему ребенку нужен отец.

– Я поговорю с Олей… Обязательно.

– Не называй при мне ее имени!

– Извини, Ларочка. Знаешь, все это так неожиданно…

– Не умри от счастья, любимый. Ты кого хочешь – мальчика или девочку?

Мужчина, которого она называла Тосиком, не ответил, всматриваясь в поток автомобилей, летящих навстречу. Лицо у него было растерянным. Он искоса взглядывал на подругу и тут же отводил глаза…

Лара чувствовала его взгляды и мысленно ухмылялась. Ну и трус же! Совсем мужики перевелись. Ну ничего, зато денежный. Женится как миленький, деваться ему некуда.

Машина въехала во двор, остановилась у третьего подъезда. Анатолий выскочил из машины, распахнул дверцу, помог Ларе выбраться. Они обнявшись пошли к дому. У двери мужчина развернул ее к себе, приник к губам…

– Тосик, потерпи! – расхохоталась Лара, отталкивая его. – У нас целых три дня! Отпусти!

Они вошли в подъезд, и тяжелая дверь громко захлопнулась за ними.

За кустом сирени в глубине двора на скамейке сидела женщина. Бесцветная, в черном платье с белым воротничком, с ниткой жемчуга на шее. Она сидела неподвижно, обхватив руками свои плечи, словно ей было холодно, раздувая ноздри, и взгляд ее, прикованный к захлопнувшейся двери подъезда, не предвещал ничего доброго. Это была Ольга Павловна…

Он стал раскачиваться, и пружины жалобно заскрипели. Взлетая и падая, он рассматривал лепной медальон в центре потолка – с него свисала на сером от пыли шнуре голая электрическая лампочка. Трещины, штукатурка, осыпающаяся белыми лепестками… Лепестками роз, как в одной старинной песне… Японочки, сестры «Пинац», пели, кажется, «Каникулы любви». У мамы была целая коллекция грампластинок, он втихаря таскал их, усаживался на стул задом-наперед и гудел, представляя, что едет на машине, и крутил черный виниловый «руль». Было ему тогда года три или четыре…

Вставать не хотелось. Он взглянул на часы – одиннадцать. Нужно позвонить Витале, доложиться – жив, мол, и здоров, ночь прошла без происшествий. Потом выскочить, купить продукты и еще свечей, и оглядеть окрестности. Еще найти душевую комнату и осмотреть дом на предмет нахождения чего-нибудь полезного в хозяйстве. Дел непочатый край, сказал он себе, желая подбодрить, потому что уже подкатывала к горлу тоскливая и безнадежная волна… Сейчас мы встанем, умоемся, позвоним Витале, прогоним текст пьесы…

Виталий был весь в пылу скандала со своей подругой – услышав голос Глеба, он проорал:

– Глебушка, я перезвоню! Сейчас никак! Да заткнись ты, ни фига не слышно! Это не тебе, Глебыч! Привет!

«А кому хорошо?» – подумал Глеб философски и отправился на кухню умываться.

Вода из крана текла уже не такая ржавая, и он не только умылся, но и, набрав ее в кастрюлю, облился на крыльце.