— В самом деле, за последнее время я слышал о вас немало  дурного, капитан, — отвечал доктор Уолсингем уверенно и не спеша, но с печалью. — Я слышал достаточно, чтобы убедиться: не такой муж нужен женщине, которая стремится обрести надежного спутника и честный, мирный очаг.

— Я знаю… вы говорите так из-за той палмерзтаунской девицы, которая меня оболгала? — вскричал Деврё.

— Эта несчастная молодая женщина, капитан, носит фамилию Глинн, и вы ее обманули, обещав жениться.

В то же мгновение Деврё вскочил. Он походил на призрак, в глазах горел синий огонь, с побелевших губ не сорвалось ни слова — несколько секунд слышалось лишь тиканье прозаических старых часов миссис Айронз на верхней площадке лестницы; изящная рука капитана была протестующе вскинута, весь его облик, напоминавший одновременно о рае и аде, мог бы принадлежать падшему ангелу.

— Пусть всеблагой Творец покарает меня смертью здесь, у ваших ног, доктор, если это не ложь, — вскричал капитан. — Ничего я ей не обещал — она скажет вам сама. Я полагал, она давно вам сказала. Эту ложь придумала ее мамаша, воплощенная дьяволица, уж не знаю зачем, — наверное, просто из адского пристрастия к интригам.

— Было обещание или его не было, — серьезно ответил доктор, — в любом случае преступление ваше отвратительно, а жестокость — беспредельна.

— Доктор Уолсингем, — громко начал Дик Деврё, и в его голосе прозвенела странная насмешка, — при всей вашей учености вы не знаете света; человеческая натура для вас загадка; вы не догадываетесь даже, что происходит каждый день в этой самой деревне прямо у вас на глазах. Я не хуже других; я мог бы назвать вам пять десятков человек, куда глубже меня погрязших в грехах, а ведь они старше меня и должны бы быть умней; но я раскаиваюсь  — хоть и нелегко об этом говорить, потому что я горд, чертовски горд, так же горд, как вы; и даже перед лицом Создателя — что мог бы я к этому добавить? Я раскаиваюсь, и если Небеса отпускают кающимся грехи, почему же не поступать так же нашим несчастным смертным собратьям?

— Капитан Деврё, мне нечего вам прощать, — кротко возразил пастор.

— Но говорю вам, сэр, эта жестокая бессмысленная разлука навеки меня погубит, — воскликнул Деврё. — Заклинаю Небом, выслушайте меня. Я выдержал нелегкое сражение, сэр! Я пытался забыть ее… возненавидеть … и не смог. Говорю вам, сэр, вам не понять силы моей любви… вашей натуре это недоступно. Я вас не осуждаю. Но мне думается, сэр… мне думается, я мог  бы расположить Лилиас к себе. С женщинами это иногда бывает: они в конце концов отзываются на такую… такую отчаянную  любовь. Правда, со мной такого, может, и не случится. Но не лишайте меня возможности самому ее уговорить. Я хочу всего лишь увидеть мисс Лилиас… Боже милосердный… просто увидеть… пусть узнает, что со мной поступили несправедливо… что она может сделать из меня все, что ей угодно… человека честного и праведного, самоотверженного, преданного, а может покинуть во мраке и одиночестве, и мне не останется ничего иного, кроме как набросить на голову плащ и прыгнуть в пропасть.

— Капитан, почему вы мне не верите? Я говорил правду. Я сказал уже: я не могу передать ваше послание; и если мне хочется, чтобы вы избавились от своих пороков, это не значит, что я к вам не расположен.

— Пороков? Моих пороков? Они у меня есть, это верно. Но они есть и у вас,  и что, если ваши грехи тяжелее ? — выкрикнул Деврё, вновь рассвирепев. — И вы, преисполнясь духовной гордыни, приходите сюда, чтобы увещевать и поучать, чтобы ранить  несчастного, который, быть может, не так грешен, как вы.