— Ну и вечерок, джентльмены; я поворошу огонь, с вашего разрешения… да, я его видел, беднягу Наттера… зрелище жуткое, скажу я вам; эй, Ларри, принеси-ка мне большой стакан пунша… правого уха нет, и от правой руки тоже почти ничего не осталось… и будь добр, такой, чтоб обжигал… и, уф — меня чуть не вывернуло… рыбы, вы ведь понимаете… жалею, что меня туда понесло… помните распивочную Догерта в Рингзэнде?.. Он там, в задней гостиной; лицо почти не изменилось — просто на удивление.

И мистер Спейт, опершись локтем на круглый столик и водрузив ноги на каминную решетку, стал потягивать дымящийся пунш; он отвечал на вопросы, вместе со всеми строил предположения, а тем временем оттаивали и душа его, и платье.

А в Мельницах, куда уже принесли дурную весть — сначала вдова Макан, а потом Пат Моран, — возбужденные служанки, собравшиеся в кухне за чаем, с замиранием сердца повторяли: «Бедный хозяин! Ох, горе горькое! Ох, что это там?» И они вскакивали и озирались в испуге. «Боже милостивый, а наша бедненькая госпожа — как она это переживет?» И беседа продолжалась в том же духе. За окнами подвывал ветер, в стекло мягко барабанил снег, «и, Бог мой, как же было темно!».

Взяв толстую кухонную свечу, отправилась наверх отдыхать от трудов праведных Могги; Бетти тоже не собиралась долго засиживаться — только «ополоснуть тарелки» и притушить огонь; в одиночестве ей стало не по себе, и она решила попроситься на ночь в постель к Могги.

Со времени ухода Могги прошло не более двадцати минут, Бетти почти уже закончила свои дела, и вдруг… «Святые угодники!» — пробормотала она, выпучив глаза и роняя на выложенный плитами пол швабру, потому что с верхнего этажа до нее донеслись — или ей почудились — шаги хозяина (его походку ни с чем нельзя было спутать).

Бетти прислушалась (она сама была бледна как покойник и едва дышала), но все стихло, лишь за окном глухо раздавались порывы ветра и мягко барабанил по стеклам снег; она слушала и слушала, но все зря.

— Показалось, только и всего, — со вздохом облегчения произнесла Бетти, изо всех сил стараясь приободриться, и стала доделывать свою работу; время от времени она замирала, чтобы прислушаться, или принималась громко напевать. Наконец пришла пора и ей взять свечу и отправиться наверх; Бетти оставалась одна уже добрых полчаса… в доме все было спокойно… только шум бури… ее скрипучая и дребезжащая мелодия, и метания ветра на крыше и в дымоходах.

Поднимаясь по лестнице с неровно горящей свечой в руках, Бетти подозрительно озиралась через плечо. В коридорное окошко беспрерывно бились и скользили вниз белые снежные хлопья, и от этого оно казалось совсем черным. Кто знает, а вдруг какое-нибудь страшное лицо, прячась за этой текучей кружевной завесой, незаметно смотрело из темноты прямо на Бетти, когда она проходила мимо? И Бетти, кухарка, одолела лестницу с большим проворством.

Как известно, тот, кто подслушивает, редко слышит о себе хорошее; подглядывающий тоже иной раз видит не то, что бы ему хотелось; и кухарка Бетти, на лестничной площадке бросив испуганно-любопытный взгляд в коридор, узрела такое, что едва не лишилась чувств.

В глубокой дверной нише по правую руку кухарка, как я уже говорил, увидела нечто: то ли человеческую фигуру… то ли густую тень… всего лишь густую тень… или, быть может, собаку. Бетти подняла подсвечник над головой и присмотрелась: нет, ей-богу, это была не тень; там, без сомнения, прятался человек!

Человек этот был закутан в черное, сидел съежившись, задрав подбородок. Кухарка узнала лицо Чарлза Наттера, неподвижное и смотрящее искоса, украдкой. Взгляды встретились, но лишь на мгновение; раньше, чем вы успели бы сосчитать до трех, чары разрушились. Но ошибки быть не могло.