|
Лили не стало лучше; она по-прежнему хворала и находилась под присмотром докторов, но рядом с отцом она всегда бывала счастлива, а он проявлял еще больше мягкости и нежности, чем обычно; он никоим образом не склонялся к отчаянию, будучи по натуре оптимистом, но все же не мог не вспомнить свою молодую жену, столь рано потерянную; раз или два в красивом девичьем личике маленькой Лили — в его чертах или выражении — мелькнуло нечто, воскресившее в памяти доктора болезненную красоту и жалобную улыбку ее матери, и он на мгновение ощутил странную боль. А потом веселая речь и обаяние дочери возвращали доктору бодрость, и мимолетная тень исчезала, изгнанная улыбкой маленькой Лили.
И доктор рассказывал о самых разных чудесах, об увеселениях, происходивших в былые времена, задолго до ее рождения: как блестяще играл на клавикордах в Мюзик-Холле великий мистер Гендель{164}, и как говорил (и тут не было конца изречениям на немецком, латинском, французском, английском, итальянском и еще дюжине языков), и как доктору запомнилось платье, в котором его дорогая матушка отправилась в замок на большой бал у лорда Уортона — ох, бог мой, как же давно это было! А затем он рассказывал истории о бэнши, об ограблениях, призраках, о чудесном спасении людей, бывших на волосок от гибели, о разбойниках и о войнах короля Якова — об этом он в юные годы слышал от стариков, ныне давно ушедших, которые помнили то смутное время. — А теперь, дорогой мой, — с улыбкой проговорила маленькая Лили, подсаживаясь к нему поближе, — ты должен все мне рассказать об этом странном красивом мистере Мервине: кто он и какова его история. — Ну, ну, маленькая плутовка… — В самом деле, ты должен и ты расскажешь, отец; слишком уж долго ты томил свою маленькую Лили ожиданием, а она обещает, что сохранит секрет. — Красив — да, и странен, без сомнения… странная была затея — эти похороны. Очень странная, — произнес священник. — Что за похороны, дорогой? — Ну как же… он велел перенести тело своего отца сюда, в склеп, в мою церковь — их семейный склеп. Это было безумие, но на то он и молод, чтобы безумствовать. — И добрый пастор с легким нетерпением поворошил огонь в камине. — Мистер Мервин… не Мервин… это было имя его матери, но… смотри, не проговорись, Лили, о том, что я тебе скажу… так вот, он не мистер Мервин, а милорд Дьюноран, единственный сын прежнего лорда Дьюнорана; этот опозоренный, запятнавший себя кровью аристократ был приговорен к смерти за подлое, трусливое убийство, в тюрьме проглотил яд и таким образом завершил свой преступный жизненный путь чудовищным, смертным грехом. Вот и все, и этого более чем достаточно, дорогая. — Это произошло очень давно? — Да, еще до рождения маленькой Лили; я знал его задолго до этого … совсем немного. Он жил в Доме с Черепичной Крышей, когда приезжал на охоту, и держал там своих собак и лошадей… Он был утонченный джентльмен, но порочный… боюсь, что насквозь порочный человек и картежник; властный и с опасной гордыней во взгляде. Ты не помнишь леди Дьюноран?.. Ох, ох, что это я говорю? Нет конечно же! Ты не можешь ее помнить. Свою красоту Мервин унаследовал прежде всего от этой несчастной леди. У нее были большие и очень необычные глаза, как у него , — а у него глаза красивые, тебе это известно. Бедная леди ненадолго пережила крах своей семьи. — А его здесь не узнали? Ведь местный народ очень любопытный. — Что ты, дорогое дитя, никто из них его раньше не встречал. Его потеряли из виду все, кроме немногих, очень немногих друзей. Милорд Каслмэллард, который был его опекуном, разумеется, знает, а мне он открыл свою тайну в письме, и мы ее храним; но кому она известна, не имеет значения, ибо, как мне кажется, юноша так несчастен, что несчастнее быть не может. |
