— Да, — откровенно признался Тул, — я не знаю ни Ветхого Завета, ни Нового; но, на кого бы Стерк ни походил, держится он удивительно. С тех пор как случилось несчастье, прошло уже девять недель, а он все еще не в могиле; но и только… не в могиле, не более того, знаете ли.

— А как Клафф?

— Да что ему сделается? Здоров как бык, разве что объедается время от времени. Сэр, видели бы вы его сегодня, вы бы лопнули от смеха. Даю я ему пилюлю, величиной приблизительно с две крыжовины. «Что это такое?» — спрашивает. «Пилюля», — отвечаю. «Чтоб ей провалиться!» И надо же, клянусь Юпитером, не провалилась, застряла — ха-ха-ха! — в пищеводе; пришлось ее, как пулю, проталкивать зондом. Вы бы умерли со смеху; и пилюля не скажешь что чересчур большая. Клянусь честью, на днях негритенок Ребекки Чэттесуорт проглотил мушкетную пулю, которая была вдвое больше, ха-ха!.. В самом деле… и я в два счета поставил его на ноги… чуть-чуть порошочка, и все в порядке.

— Пороха? А что с О'Флаэрти? Мне говорили, что он собирается застрелить беднягу Майлза О'Мора.

— Ха-ха! Думаю, к утру они забыли, из-за чего суетились накануне, — ответил Тул, — так что все кончилось ничем.

— Хорошо, а как Майлз?

— Ха-ха! Он снова вернулся, как обычно, с векселем и с жеребцом на продажу… жеребец хороший… вороной; помните его? Майлз просит пять гиней тридцать шиллингов, но два с половиной фунта — и то много будет. «Не знаете, кому его продать? Я бы взял и вексель, но только с двумя надежными подписями», — говорит он мне. Ей-богу, он рассчитывал, что я сам куплю этого жеребца. «Ну что ж, — отвечаю, — кажется, я знаю одного парня, который даст эту цену и притом наличными». Видели бы вы Майлза в ту минуту. «Кто он?» — спрашивает и хватает меня за рукав. «Живодер», — отвечаю. Каково ему досталось? Ха-ха-ха!

— А верно, что старый Трешем решил наконец вступить в наш клуб?

— Да ну его! Он настоящая скотина, пьет только тогда, когда пить хочется, притом только слабое пиво. Но я забыл вам сказать, клянусь всем приятным, поговаривают, будто очаровательная Магнолия — та хорошенькая попрыгунья — почти что помолвлена с лейтенантом О'Флаэрти.

Деврё усмехнулся; усмотрев в этом поощрение, Тул подмигнул и продолжил шепотом:

— Так вот, после бала, знаете ли, он проводил ее домой и, говорят, поцеловал у крыльца… в обе щеки, клянусь Бахусом… а ведь, если бы он не имел на это права, от него бы только мокрое место осталось.

— Ого! Эта девица — истинная христианка, сразу подставляет вторую щеку. А что на это говорит майор?

— Когда это случилось, майор как раз открыл дверь. Он пожелал лейтенанту О'Флаэрти доброй ночи, а наутро явился к нему на квартиру. И, говорят, все прошло благополучно… клянусь Юпитером, ну и дела.

И в комнату вошла, с фарфоровой чашей на подносе, миссис Айронз.

Глава LXIX

ОБ ЕЩЕ ОДНОМ УРАГАНЕ, РАЗРАЗИВШЕМСЯ В ГОСТИНОЙ КАПИТАНА ДЕВРЁ, И О ТОМ, КАК С МИССИС АЙРОНЗ ПРИКЛЮЧИЛОСЬ В ПОСТЕЛИ УДУШЬЕ

Прекрасная миссис Айронз поместила на стол фарфоровую чашу с серебряной разливной ложкой и два парадных бокала; потянуло тонким ароматом лимона и старого солодового виски, и Деврё наполнил свой стакан, а Тул — свой; маленький доктор продолжал болтовню, а Деврё время от времени вставлял реплику, а под конец спел песню.