К своему неудовольствию он покраснел и отвернулся.

— Ты слишком долго пробыл в тюрьме, — мягко произнесла она. — Думаешь, я не понимаю?

Хуже всего было, что она была права. Да, у нее были причины для такого понимания, ведь она была вдовой куда дольше, чем он сидел в тюрьме.

— Сколько тебе лет? — грубовато брякнул он.

— Тридцать два. А тебе?

— Двадцать один.

Оба замолчали. Эскиль смотрел через окно на небо, которое уже заволакивалось тучами. Солнечным дням пришел конец.

— Нет, мне следует одеться, — решительно произнес он, чувствуя, насколько агрессивно прозвучали его слова. — Я не могу больше лежать так целыми днями.

— Приятно слышать об этом, — сказала она с натянутой улыбкой и вышла. — Йолин проснулся?

— Да.

— Мне хотелось бы немного поболтать с ним. С подносом в руках, она повернулась к нему и сказала:

— Спасибо, он часто спрашивал о тебе.

— Спрашивал обо мне?

— Кроме тебя у него никогда не было друзей.

Она вышла.

«Странно», — подумал Эскиль, одеваясь. Те немногие слова, которые он сказал Йолину, были настолько обыденными, что он уже и не помнил их. Он даже не предполагал, что они могут так много значить для другого человека!

Для двух других людей.

Для Сольвейг тоже.

Мысль об этом вызвала у Эскиля чувство самоуважения. И чувство страха. Человек должен отвечать за сказанные им второпях слова. Хейке часто говорил ему об этом. О том, что нужно хорошо продумать все, прежде чем сказать вслух. Эскиль не склонен был делать это. Он считал, что куда лучше вести себя естественно. Говорить то, что подобает случаю.

Теперь же он понял, что отец был прав. Слово — страшное оружие, со словами нужно быть осторожным.

Рано или поздно все люди начинают это понимать. И Эскилю было стыдно, что только в двадцать один год он осознал это.

Они с Йолином вели беседу о лодках, когда вошла Сольвейг. Глаза ее хитро поблескивали.

— К тебе пришли, Эскиль, — сказала она. Он встал.

— Я скоро вернусь, Йолин, — сказал он лежащему в постели изможденному ребенку. У Йолина был хороший день, вот только головная боль, хотя и не такая сильная, как бывало. Его затуманенные болью глаза смотрели на друга, и Эскиль понимал, что во время разговора мальчик почти забывает о головной боли. Это можно было заметить по его манере говорить. Он медленно подбирал слова, боялся делать резкие движения головой и даже подчас боялся шевелить губами.

Подобно миллионам других людей, Эскиль думал: где же та сила, которая может защитить нас об этого? Предотвратить страдания невинных людей. Что значат в сравнении с этим те несколько часов, которые Христос провел на кресте? Год за годом! В одиночестве, униженности, непонимании…

И все же большинство страдальцев продолжали верить в милосердного Бога, без ведома которого ничто не происходит на земле!

Эскиль понимал, что ход его мыслей типичен для Людей Льда. Сам он ничего не имел против христианства, если отвлечься от всей этой церковной мишуры и истерии и спуститься на землю. Если смотреть в самый корень, воспринимать его как евангелие любви — и не более того.

Но то, что происходило на его глазах, настраивало его на сомнения.

Пожав бледную, тоненькую ручку, он вышел к девушкам.

7

Стоя в дверях кухни, они восторженно захихикали, увидев Эскиля. Он подошел к ним, поздоровался за руку, поблагодарил за цветы.