Так уж устроен человек. Для себя самого он не способен добиваться чего-нибудь, довольствуется тем, что имеет, и перебивается кое-как. Но едва только ему покажется, что он может что-то сделать для другого, например для своей будущей жены, и в нем тотчас же пробуждается честолюбие, он становится энергичным и предприимчивым. Так было и со мной: внеся задаток, я сразу же с энергией взялся за дело, и меня ни на минуту не покидала мысль, что я женюсь и должен побольше заработать. Я ушел из гаража, и вместе с приятелем мы открыли маленькую, но свою собственную мастерскую все на том же шоссе Казилина. Это было давнишнее наше намерение, но до сих пор из-за лени и неверия в успех мы никогда не думали об этом всерьез. На этот раз я решился рискнуть, и — о чудо! — дела сразу же пошли очень хорошо. Я работал как сумасшедший, целыми днями, а когда возвращался домой в Гордиани, находил в себе еще силы доплестись до лужка, где киношники при свете юпитеров продолжали съемки до поздней ночи. Они снимали все тот же барак, не похожий на бараки Гордиани, все ту же историю, которая не могла произойти в Гордиани, все тех же персонажей, которые с Гордиани не имели ничего общего, но теперь я знал, что скоро в этом бараке поселимся мы с Джулией, и фильм стал казаться мне не таким уж лживым. Режиссер вопил: "Тише! Идет съемка!" и в дверях барака, освещенного, как днем, юпитерами, появлялась моя Джулия со своими чудесными распущенными волосами цвета меди и лицом, покрытым слоем грима, делавшего ее еще красивее, и мне чудилось, что мы уже живем в нашем бараке и что это Джулия выходит встречать меня, когда я возвращаюсь с работы.

Ну вот, съемки фильма подошли к концу, герой и героиня должны были сказать "прощай" предместью Гордиани и переехать в район Париоли. Чтобы отметить двойное событие — окончание съемок и переход барака в нашу собственность, — мы решили устроить праздничный ужин у Джулии. Была суббота; киношники должны были работать до вечера; предполагалось, что, когда они уедут, мы сядем за стол и выпьем за нашу свадьбу, а после ужина (так, во всяком случае, мне нравилось себе представлять) мы с Джулией, обнявшись, пойдем полюбоваться при лунном свете нашим стоящим посреди лужка бараком, который наконец-то освободился и теперь перешел в наше полное распоряжение. Итак, ровно в половине девятого вечера с бутылкой хорошего вина под мышкой я подошел к бараку Джулии. Ее матери не оказалось дома, но, по-видимому, она ушла куда-то недалеко, так как входная дверь была открыта. Я несколько раз постучал в дверь и покричал хозяев, а потом набрался смелости и вошел.

Барак Джулии был такой же, как и все другие бараки в предместье, но, войдя в него, вы сразу замечали разницу. Здесь царил порядок, все сверкало чистотой, было старательно вымыто и вытерто, расставлено с той любовной заботливостью, на какую способны только женщины. На постели, где Джулия спала вместе с матерью, лежали две белоснежные подушки и красивое красное одеяло; между железных завитков на спинке кровати была воткнута освященная веточка оливкового дерева. Комод был покрыт вышитой салфеткой, а на ней в строгом порядке были разложены щетки и гребенки Джулии. На полу лежал ковер; на маленьком окне висели занавески в голубую горошину и стояло несколько горшочков с цветами. В комнате не чувствовалось никаких запахов — кухня была в сарайчике на улице; точнее сказать, здесь чувствовался легкий и приятный аромат — это был аромат самой Джулии. Я огорчился, увидав, что стоявший у окна маленький столик не накрыт, и уже было подумал, что ошибся и надо прийти на следующий день. В замешательстве, с бутылкой под мышкой, я прошелся по комнате, посмотрелся в зеркало, потом снял со щетки Джулии несколько ее волосков и намотал их на указательный палец крепко-крепко, так что они стали похожи на медное колечко. Меня притягивала к себе постель ведь это была постель Джулии. Я приподнял подушку и погладил сложенную рубашку, лежавшую под ней.