|
Работала Консолина у отца за повара — у нее были, что называется, золотые руки. Я влюбился в нее, помню, однажды летом, когда, как всегда, сидел за столиком с друзьями в саду траттории, под увитым зеленью навесом. То и дело я откидывался назад вместе со стулом, и мне таким образом удавалось видеть Консолину, стоявшую на кухне перед плитой в широком и длинном переднике, доходившем ей чуть не до пят. Обнаженной полной рукой она легко, без усилия, держала над огнем жаровни то сковороду с жарким-ассорти, то вертел с нанизанной на него курицей. Нужно сказать, что Консолина, конечно, заметила мои взгляды и тоже стала на меня поглядывать; в результате изрядно подгорели и жаркое и курица, а ее отец начал на нее орать, и обоих их окутало облако густого дыма. Короче говоря, мы обручились, но отец Консолины смотрел на нашу женитьбу довольно косо, потому что Консолина была для него сокровищем, — он знал, что ему нелегко будет найти другую такую хорошую повариху; к тому же Консолина была его единственная дочь, и он был к ней очень привязан.
Дело, значит, было так. Скажем, в понедельник я подписал контракт, который пожелал составить этот дотошный Плачидо, твердивший: "Никогда ничего нельзя знать наперед, мы с тобой друзья, но все же лучше заключить договор", — а в среду отец Консолины, после нашего с ним разговора о предстоящей свадьбе, сделал мне, в свою очередь, следующее предложение: я предоставлю свой земельный участок, а он за свой счет построит на нем домик для меня и Консолины и к тому же расширит садик своей траттории. Консолина же за это по-прежнему будет поварихой в траттории, а впоследствии, когда он состарится, я займу его место, и таким образом все останется в наследство мне и моим детям. Это предложение мне понравилось — простое, выгодное, сделанное от чистого сердца, однако я не мог тотчас же дать согласие и сказал, что есть одно затруднение — контракт, который я заключил с Плачидо. Отец Консолины спросил меня, начали ли мы уже строить, и, узнав, что еще ничего не сделано, воскликнул: "Ну, раз так, то пойди к Плачидо и попроси его расторгнуть ваш договор. Черт возьми, ведь вы с ним друзья, и потом, он же ничего не теряет!" Я тоже так считал, и мое возражение касалось не столько существа дела, сколько формы; Плачидо, как я полагал, не мог отказать мне в такой просьбе. Итак, я отправился к Плачидо. Когда я пришел, он, облаченный в синий комбинезон, мыл машину. Увидев меня, он приветливо улыбнулся и закричал: — Ну как, Серафино, скоро мы будем есть свадебные конфеты? Я ответил: — Скоро, но, впрочем, все зависит от тебя. Плачидо с изумлением взглянул на меня: — От меня? Почему это? Я сказал ему, что мне надо с ним поговорить; тогда он отложил шланг и, всем своим видом выражая дружеское участие, повел меня в маленькую комнатку за стеклянной перегородкой, где стоял письменный стол и два стула. Мы сели, и он спросил: — Ну, так что же я могу для тебя сделать? Я объяснил ему, в чем дело, и под конец сказал: — Мне очень жаль, ты можешь подумать, что я не держу своего слова, но ведь как-никак ты мне не чужой, а друг и поймешь, почему я обращаюсь к тебе с такой просьбой. Речь идет, как ты сам видишь, не о какой-то сделке, а о моем счастье. По мере того как я говорил, выражение его лица менялось; теперь на этом лице я видел не дружеское участие, а напряженное внимание, и в то же время оно сделалось каким-то отчужденным, словно я, постепенно уменьшаясь, уходил от него все дальше и дальше, пока не стал совсем крохотным, как если бы он смотрел на меня в перевернутый бинокль. Он вертел в руках карандаш и, когда я кончил, медленно произнес: — Короче говоря, ты хочешь, чтобы я аннулировал подписанный тобой позавчера контракт? — Ну да. — Что ж, это можно сделать, — процедил он сквозь зубы, словно разговаривая сам с собой, — это можно сделать, дай-ка мне немного подумать. |
