Однако эти картины, которые он рисовал в своем воображении, не могли его полностью отвлечь от поступка жены. Он надеялся, что это, быть может, лишь мимолетная вспышка раздражения, и ждал, что жена вот-вот появится на пороге, но этого не случилось. Теперь мысль об идоле, приглашенном на ужин, уже не забавляла его, а вызывала неприятное чувство. Да и сам фетиш, глядевший из своего затененного угла, раздражал Ливио. Наконец он громко позвал: "Алина!" — но никто не отозвался, в квартире, казалось, не было ни души. Вошла прислуга с суповой миской. Ливио велел поставить ее на стол, а сам поднялся и вышел.

Спальня находилась в глубине коридора, дверь была притворена. Ливио толкнул ее и вошел. В этой комнате тоже почти не было мебели — лишь кровать да два стула. На кровати он увидел открытый чемодан. Жена, стоя перед распахнутым стенным шкафом, снимала с вешалки платье.

Ливио на минуту растерялся от неожиданности и не знал, что сказать. Потом он подумал, что не прошло и двух месяцев после свадьбы, а жена от него уходит, и у него по спине пробежал холодок. Он сказал:

— Алина, можно узнать, что ты собираешься делать?

При звуке его голоса жена сразу же перестала возиться с платьем и опустилась на кровать. Ливио сел рядом, обнял ее за талию и пробормотал:

— В чем дело, Алина? Что с тобой?

Он ожидал услышать в ответ слова примирения, но, взглянув на жену, понял, что ошибался. Лицо ее, крупное, полное, бледное, на котором выделялись холодные светлые глаза, было нахмурено и хранило упрямое и злое выражение. Она сказала:

— Со мной то, что я не могу больше выносить твоих шуток. Ты готов насмехаться над чем угодно.

— Просто у меня такой характер, я люблю пошутить. Что же в этом плохого?

— Может, ничего плохого и нет, но я не в силах больше этого выносить.

— Но почему, любовь моя?

— Не смей называть меня "любовь моя". Ты никогда не говоришь серьезно, ты вечно пытаешься острить, ты всегда хочешь показать, что ты умнее всех.

— Но погоди, Алина, тебе не кажется, что ты немного преувеличиваешь?

— Нисколько не преувеличиваю. Каждый раз, когда ты шутишь, я чувствую, как у меня сжимается сердце. Можно подумать…

— Что можно подумать?

— Можно подумать, что ты, не будучи в состоянии понять некоторые вещи, стремишься своим сарказмом принизить все до своего понимания. Но если бы только это!

— Что же еще?

— Ты шутишь даже в такие минуты, когда ни один мужчина не стал бы шутить. Во время нашего свадебного путешествия ты сказал одну вещь, которую я тебе не забуду всю жизнь.

— А именно?

— Этого ты от меня никогда не услышишь.

Последовало молчание. Ливио, сидя рядом с женой, все еще обвивал рукой ее талию. И тут, глядя на Алину, он с таким чувством, словно делает важное открытие, подумал о том, что сейчас, впервые с тех пор, как они знакомы, он разговаривает с женой серьезно, искренне и сердечно, не прячась под маской шутки. Он подумал, что для того, чтобы заставить его переменить тон, понадобилась не больше, не меньше как угроза его покинуть, и неожиданно ощутил угрызения совести. Он проговорил:

— Давай, Алина, разберемся, что в самом деле произошло. Ты купила этот фетиш, который мне не нравился, и привезла его домой. Почему я начал потешаться над этим идолом? Разумеется, не потому, что он некрасив, смешон или нелеп, в этом доме и так уже полно некрасивых, смешных и нелепых предметов.