Ты спала, мама!

_{Перевод С. Бушуевой}

Железная калитка была притворена, и, прежде чем войти, мать указала отцу на объявление, которое гласило, что продажа собак производится только по утрам — с десяти до двенадцати.

— Какая глупость! А как же быть тем, кто встает позднее? Вот как я, например?

Джироламо не стал дожидаться ответа отца и, вырвав у него свою руку, первым вошел во двор. Вот матово-белая бетонированная площадка, вот — как раз напротив калитки — низкое желтоватое здание конторы; налево — клетки, где сидят потерявшиеся собаки, направо — клетки с бродячими псами.

— Мама, — сказал Джироламо с тревогой в голосе, — черный грифон был в клетке номер шестьдесят.

Мать ничего ему не ответила.

— Поди поищи служителя, — обратилась она к отцу. — Это такой блондин. А мы тем временем посмотрим собак.

Отец закурил сигарету и направился в контору. Мать взяла Джироламо за руку, и они пошли к клеткам.

Во дворе царила глубокая тишина — тяжелая и настороженная; легкий звериный запах, стоявший в воздухе, вселял в каждого чувство тревожного ожидания. Но стоило Джироламо с матерью приблизиться к первой клетке, как залаяла одна собака, за ней другая, потом третья и наконец — все сразу. Джироламо заметил, что лай был неодинаков, как неодинаковы были и сами собаки: одни пронзительно визжали, другие выли глубокими низкими голосами. Однако ему показалось, что нестройный хор этих голосов объединяла одна общая нота: в нем ясно слышалась мучительная и совершенно сознательная мольба о помощи. Джироламо подумал, что эта мольба обращена к нему, и ему захотелось поскорее забрать свою собаку и уйти. И он снова повторил, потянув мать за руку:

— Мама, грифон в клетке номер шестьдесят.

— Вот клетка номер шестьдесят, — сказала мать.

Джироламо подошел и заглянул внутрь. Пять дней назад в этой клетке сидел маленький, живой и нервный пес, черный, косматый, с угольными глазками и сверкающими, белоснежными зубами. Как только Джироламо подошел к решетке, пес бросился ему навстречу, просовывая лапу сквозь прутья. Они с матерью решили тогда его взять, но их попросили прийти на следующий день утром, так как продажа собак производилась только в утренние часы. Сейчас эта клетка казалась пустой, и, лишь приглядевшись, Джироламо увидел в глубине ее свернувшегося колечком коричневого щенка. Щенок смотрел на него грустными, потухшими глазами и время от времени вздрагивал, как в ознобе. В голосе Джироламо прозвучало отчаяние:

— Мама, грифона уже нет.

— Значит, его перевели в другую клетку, — уклончиво ответила мать. Или его забрал хозяин. Сейчас мы спросим у служителя.

В этот момент подошел отец:

— Служитель сейчас придет.

— Пойдем пока посмотрим собак.

И не слушая Джироламо, который хотел подождать служителя у клетки, мать и отец пошли по двору, разглядывая собак. Издалека как будто сквозь туман неясного горького предчувствия до Джироламо донеслись слова матери:

— В тот раз здесь была пара породистых собак. Боксер и гончая. Правда, странно, что сюда попадают и такие?

— Что ж такого, — ответил отец, — ведь и породистых можно потерять. Или попросту бросить. Многие были бы не прочь таким же образом избавиться от людей, ставших им в тягость, но им приходится отводить душу на собаках.

Собаки продолжали отчаянно лаять. Джироламо вслушивался, пытаясь уловить в этом хоре голос своего грифона.

— Ты знаешь, — тихо сказал отец матери, — мне кажется, что дворняжки воют жалобнее, чем породистые.

— Почему?

— Они понимают, что у нечистокровных меньше шансов спастись.