|
— Но это действительно важное дело. — Именно потому, что оно важное, я ничего не хочу о нем знать. Я не в силах заниматься сейчас важными делами. — Стало быть, ты решительно отказываешься? — Прошу тебя, не настаивай. Федерико положил руку на плечо адвоката и слегка подталкивал его к дверям гостиной. Лоренцо заметил, что при каждой фразе по лицу Федерико пробегает судорога, и в конце концов решил ничего не говорить приятелю. Он, Лоренцо, сам сделает для Лионелло все, что в его силах; Джулия и Федерико, которые — каждый на свой лад — не желали ничего слышать, позднее узнают о проделках своего сына из газет, а может, и вообще не узнают. Лоренцо отклонил вялое приглашение Федерико остаться завтракать, простился с ним, вернулся в гостиную, пожал руку Джулии и затем вышел в переднюю. Из темноты выскочила Джиджола, она, видимо, подстерегала его. — Ну как, поговорили с папой и с мамой? — Нет, и прошу тебя ничего им не рассказывать. — Очень надо! Но только вы должны признать… — Что именно? — Что в этом доме единственный человек, которому можно все рассказать, это я. — Возможно, ты и права. Лоренцо захлопнул дверцу лифта. Кабина начала опускаться.
Грамотность <sub> Перевод З. Потаповой</sub>
Встреча была назначена на перекрестке, там, где проселочная дорога, окаймленная бузинными изгородями, отходит от шоссе к предместью. Джироламо выехал на проселок и поставил машину впритык к изгороди. Все утро шел дождик, а теперь сквозь хмурые лохмотья облаков прорвался ликующий солнечный свет, от которого сверкали все лужи на дороге. Джироламо вынул из кармана свое письмо и снова пробежал его. Читая, он не мог не признаться себе, что поступает как трус, письменно сообщая Анне о своем решении расстаться с ней, вместо того чтобы сказать ей это в лицо. Но он тут же нашел себе оправдание, что всему виною несносный характер девушки. Дверца автомобиля внезапно распахнулась, и Анна влетела в машину, запыхавшись: — Ну скорей, давай поехали! Джироламо включил мотор, и машина двинулась. Выехав на шоссе, Джироламо влился в поток грузовиков и легковых автомобилей, направлявшихся за город. Ведя машину, он искоса поглядывал на Анну, словно желая утвердиться в своем решении, и ему вновь пришла та же мысль, что и при их первой встрече: изящный овал личика, как у мадонны, но уж никак не кроткие очи; наоборот, их взор всегда омрачен каким-то бессмысленным, беспричинным гневом. В этом сердитом взгляде, однако, сквозило что-то жалкое, и поэтому, смотря на девушку, Джироламо всякий раз ощущал чувство сострадания. Он вздрогнул от резкого звука ее голоса. Анна спрашивала: — Где у тебя сигареты? — В ящичке. Он увидел, как Анна протянула маленькую руку ("маленькие руки бывают у холериков", — вспомнил он недавно прочитанный трактат по хиромантии) и стала дергать ручку вещевого ящика, который, однако, никак не открывался. Сейчас же покраснев от раздражения, она вскрикнула: — Да открой мне эту штуку! Разве не видишь, что у меня не получается! — Нетерпением ничего не возьмешь, — мягко ответил Джироламо, протянув руку и открывая крышку ящичка. — Ты слишком нетерпелива. Она тут же взорвалась, полная гнева: — Ах, отстань ты со своими проповедями. Точь-в-точь мой отец. Смотри не вздумай читать мне мораль сегодня, не то… — Не то что? — Вот открою дверцу и выброшусь — немедленно, тут же! — Да что с тобой творится? — Со мной то, что отец с утра взялся читать мне мораль, и в результате у меня на голове здоровенная шишка. |
