— Может быть, я ошибаюсь, — начал он неожиданно, вытерев рот салфеткой, — но у вас, наверно, очень меланхолический темперамент!..

— У меня? — переспросил Лука удивленно.

— Да, у вас, — настаивал Боссо, наливая себе вина. Он был счастлив похвастать перед другими своей проницательностью. — Это видно по глазам. Вы смотрите на жизнь не ясным, доверчивым, безмятежным взглядом, вы видите все как бы сквозь темные очки. Все кажется вам безобразным, серым, грязным, угнетающим. Повторяю: может быть, я ошибаюсь, но вы пессимист.

Лука поднял глаза на Боссо.

— Ах, значит, я пессимист, — повторил он с расстановкой, иронически. Занятно, занятно…

— Да, — отвечал Боссо, ничуть не смутившись, — уж позвольте мне говорить прямо: ведь я по опыту и, к сожалению, по возрасту гожусь вам в отцы…

— Мой отец был бедняк, — не удержавшись, перебил его Лука.

Боссо отмахнулся:

— Какая разница? Я тоже был бедняком. И потом, хоть бедность не порок, но часто ее выставляют оправданием… Уж позвольте мне сказать… Вы пессимист, вы не такой, каким должен быть каждый молодой человек, каким был в вашем возрасте я: веселым, уверенным в себе и в жизни, полным надежд и честолюбивых стремлений. У вас все наоборот: вы печальны, ни во что не верите, полны сомнений, вы состарились преждевременно, так и не успев побыть молодым.

Нора, которая с сокрушенным видом, но с явным интересом слушала разглагольствования Боссо, захлопала в ладоши в знак одобрения:

— Браво, Боссо… Он именно такой… Более точного портрета не придумаешь!

Вошла горничная и принесла пудинг, весьма искусно приготовленный и свидетельствующий о том, что сестры привыкли к хорошей кухне. Все взяли себе по куску, кроме Луки, которого разговоры Боссо и снедавшее его беспокойство совсем лишили аппетита.

Боссо продолжал:

— Вы не такой, каким надо быть. Может быть, с вами в жизни случилось что-то такое: слишком рано постигшая вас беда, семейная драма, несчастная любовь…

— Уж говорите просто — несчастная любовь, — сухо перебил его Лука.

— Они остановили нормальное развитие вашего характера, — продолжал Боссо, не обратив внимания на его реплику, — отклонили его, направили в сторону болезненного пессимизма, а не в сторону жизнерадостного оптимизма, который свойствен молодежи или, вернее, скажем прямо, всем нормальным, здоровым людям.

— Итак, — опять перебил его Лука, — значит, я нездоровый человек…

Его собеседник покачал головой, любезный, но непреклонный.

— Дорогой Себастьян, не обижайтесь, но как раз здоровым вас назвать нельзя! Никак нельзя! В вас есть все характерные черты психопата… Впрочем, это часто встречается среди художников и вообще среди людей очень, даже слишком интеллигентных.

Все эти разговоры вызывали у Луки отвращение и жестокую досаду; он не чувствовал себя ни больным, ни пессимистом, наоборот, он был твердо убежден, что подлинный пессимизм и настоящая гниль скрываются под отечески-добродушной личиной Боссо. Но, подозревая, что эта новая демонстрация собственной проницательности нужна Боссо для какой-то корыстной цели, он удерживался от возражений и лишь хотел понять, куда это Боссо гнет.

— Может быть, — отвечал он односложно, наливая себе вина.