— Тесто мять нужно, — посоветовала домовиха. — Мять в три часа ночи и приговаривать: как-де это тесто растет-поднимается, пышным становится, так-де и хозяйкина плоть бы росла, ровно на дрожжах. Погоди, вот будут в сорок седьмой квартире пироги печь, я соседку попрошу, она тебе клочок дрожжевого теста добудет.

— Век буду благодарен, — поклонился Тимофей Игнатьевич.

— Стало быть, не обижает хозяйка? — поинтересовалась домовиха.

— Конфеты и сахар дает, а вот хлеб и кефир сам беру.

— Ничего! Молодая, поумнеет!

И точно — в тот же вечер хозяйка поумнела. Она поставила у холодильника блюдце с молоком, а в молоко покрошила булочку.

Тимофей Игнатьевич даже умилился — это ж тюря! Не правильная, на квасу и с луком, но уж какая есть. Другой вопрос — есть ее нечем…

Сообразительный Тимофей Игнатьевич приспособил кусочек плотного картона и поужинал в полное свое удовольствие.

Домовые много не едят, хозяин даже не всегда понять может, угостился домовой, или только принюхивался. Хотя попадаются и обжоры. Тимофей Игнатьевич смолоду знавал одного домового дедушку — так тот похвалялся, будто видел в детстве, как его сосед целый пирог с мясом умял, чуть ли не в половину своего роста.

На следующий день рядом встало еще одно блюдечко — с кусочком пиццы.

Тимофей Игнатьевич кусочки мяса и грибов выковырял, полакомился, остальное оставил, как есть.

Затем прибавилось третье блюдце, с овсяной кашей. И четвертое — с остатками омлета. И пятое, и шестое…

В конце концов кухня приобрела такой вид, будто в доме жила чрезвычайно требовательная и привередливая кошка, которой хозяева не знают, как и угодить.

А тут и сорок седьмая квартира наладилась пироги печь. Тимофей Игнатьевич разжился кусочком теста и в указанное время стал его мять с приговором, испытывая при этом чувство выполненного долга: вот ведь хозяйка стала его сытно кормить, а он ей добром отплатит — прибавит дородности.

Результат обнаружился чуть ли не на следующий день.

— Вы, гляжу, с прибылью, — сказал Тимофею Игнатьевичу домовой дедушка Мартын Фомич.

— Это как это — с прибылью? — перепугался Тимофей Игнатьевич. — Быть того не может!

— А ты приглядись к хозяйке своей, приглядись! — посоветовал сосед.

— Еще не хватало — приглядываться…

— Ты же не срамное высматриваешь, а в добром деле убедиться желаешь.

— Да уж, доброе… мужа-то у нас и нет…

— Время такое — сперва детей заводят, потом женятся, — Мартын Фомич вздохнул. — Как бы наша молодежь этой заразы не нахваталась…

Тимофей Игнатьевич почувствовал, что под седеющей шерсткой весь прямо огнем взялся. Сам же он в эту заразу и впутался…

Но главной своей беды он еще не ведал.

Разговор с соседом был в среду, а в четверг хозяйка незадолго до полуночи, закончив приборку, встала посреди комнаты, трижды перекрестилась и трижды поклонилась углам. Тимофей Игнатьевич, рассчитывавший вместе с ней посмотреть телевизор, прямо окаменел.

Он знал, что означают эти действия.

Когда юного домового из подручных возводят в должность домового дедушки, ему много чего рассказывают о его новых правах и обязанностях. И в частности — что всякий четверг хозяйка (именно хозяйка-баба, а не мужик) может обратиться к нему с челобитной. И просьбу, в челобитной высказанную, выполнить обязательно. Хорошо хоть, из людей об этом знают очень и очень немногие.

Челобитная, даже если сказана шепотом, слышна очень далеко, во всяком случае, соседи-домовые ее прекрасно улавливают.