– А Зульфия?

– Я вчера перед тем, как поехать в «Дупло», постучался в дверь самой невинной и чистой юдоли на земле. Хотел в глаза заглянуть.

Накатившая волна памяти вернула его во вчерашний день. Полупьяный Эдька шел сзади, напевая: – Где ты, Зулька, черная свистулька? Вот она! Вот она! На ноге намотана! – а еще: – Эх, ма, чемодан, чемодан, два уха. С батареей танцевать можно и без слуха! – Он тогда еще спросил, мол, Эдька, на каком суржике ты поешь? А певец в ответ: – Ты что, не понял? Чемодан, это же голова с двумя ушами. Но еще не значит, что у этой головы есть музыкальный слух. Чтобы скрыть отсутствие слуха, нужно взять тяжелую батарею и с ней танцевать. Тебя никто не осудит за непопадание в ритм. Батарея же тяжелая. В общем, про меня песня.

– И что дальше? – прервал воспоминания Гречихин.

– А дальше мне сказали, что Зульфия Рашидовна здесь больше не живет. И куда уехала, никто не знает.

Дверь без стука открылась, пропуская сначала нечесаную голову польской поэтессы, а затем её же прозрачный, короткий халат, сквозь который детально были видны рюшки на нижнем белье.

– А мы к вам. Это Вадим.

Вслед за Ковыльской, с двумя бутылками вина в одной руке и колбасной нарезкой в другой, вошел тот самый рослый блондин. Поздоровался с Гречихиным, представился Бальзамову. На вид ему было лет сорок пять, может пятьдесят. Белые короткие волосы, покрывавшие мощный череп, лишь на висках плавно переходили в седину. От всей фигуры веяло спокойной, внушительной силой. Вячеслав отметил, что черты лица у Маришкиного спонсора очень необычные.

– Я сегодня пить не расположен, – буркнул Гречихин.

– Да и мне как-то стремно, – поддержал Бальзамов.

– Мужики, пить никто не собирается, а вот друга помянуть… – и обернувшись к Маришке: – А я был с ним знаком?

– Нет, не успел. Замечательный был человек, очень талантливый.

Вадим умелым движением скрутил пробку и плеснул по чашкам:

– Жуткая история. И ведь не паленым продуктом, а передозировка. Ну, давайте. Ему – райские кущи, нам – наука.

– А вы депутат? – спросил Никита, увидев значок.

– И швец, и жнец, и на дуде игрец, – ответил депутат. – Мне Маришка сказала, что проблемы у вас с азиатами возникают. Могу чем-нибудь помочь?

– Вадечка, любимый, высели их отсюда.

– Выселить, хм… вряд ли, а вот порядок навести, это можно.

– Узнать бы, кто этот Саид Шухратович Омаров? – Вячеслав одним глотком осушил чашку.

Вечером Бальзамов и его лохматая подруга прогуливались возле общежитского крыльца. Мокрый снег шапкой рос на кудрявой шерсти собаки и на длинноволосой голове её хозяина. Но оба не обращали на это никакого внимания. Пристальный наблюдатель непременно заметил бы, что человек и его лохматая спутница, словно на привязи, ходят вокруг черного джипа. То отдаляясь на несколько десятков шагов, то вновь приближаясь, почти вплотную. Вячеслав интуитивно чувствовал, что красивая, черная, металлическая коробка с тонированными стеклами, с глухим, непроглядным нутром, скрывала в себе тайну, разгадать которую нужно было – кровь из носу. Глядя на отливающие чернильным цветом окна машины, он вспомнил поездку в Петрозаводск. Эдик организовал ему творческий вечер, познакомил с родителями и с упоением рассказывал о своем городе. Уже собираясь отбыть из гостеприимной карельской столицы, они, бес попутал, спьяну начудили так, что об этом событии долго ещё писали местные газеты. Всему виной был законсервированный паровоз времен Великой Отечественной, стоящий на высоком постаменте напротив вокзала. Как они влезли в него? Кто был зачинщиком? Сейчас уже не вспомнишь.