– Ребята, а давайте к нам, в випзал, – радушно пригласил Игнат.

В випзале изрядно подвыпивший, начинающий лысеть бард ораторствовал перед своими коллегами по цеху:

– Я не хочу умереть, как этот винегрет! – кричал он, запуская руку в тарелку. – Вы слышите меня! Вы все меня слышите! Мы все – ви-не-грет. И нас хавают вон те, в зале. Ножом и вилкой, заплатив свои поганые деньги. А вы становитесь в очередь, чтобы стать ви-не-гре-том. Грызете друг друга, травите желчью. Неудачники. Третий эшелон. Как же вам хочется побыстрей мертвым нарезанным овощем угодить в тарелку какого-нибудь богатенького дяди. Для того, чтобы он вас жрал, а вы бы в это время заискивающе пищали от восторга на его зубах. Я не такой! Я не хочу быть с вами! Потому что я художник и хочу творить, а не думать о том, как понравиться устроителям концертов. Не хочу приторно улыбаться и расшаркиваться при каждом слове. Лучше я буду вдыхать яд подворотен с недостойными вашего внимания рокерами.

Рука, сжатая в кулак, взметнулась вверх, и – С-чах – горсть злополучного винегрета врезалась в стену.

Бальзамов в тот вечер пел особенно вдохновенно. К нему подходили восторженные поклонницы и просили автограф. С легким огорчением он замечал, что повышенный интерес зрителей порождал нехороший стеклянный блеск в глазах коллег по цеху. Ему было искренне жаль и самих коллег и лысоватого барда, так истово обличавшего данное собрание. Уже на улице поклонница в белой норковой шубке спросила:

– Вячеслав, а когда следующий концерт?

– Это не от меня зависит! А впрочем, хотите сейчас?

– Ой, да. А где?

– Как вас зовут?

– Маша.

– Маша, а вы хотите большой, светлой и чистой любви?

– Конечно, этого все хотят.

– Тогда поехали со мной, в общежитие. – Бальзамов взял девушку за руку.

– Но у меня машина, подруги, муж.

– Бросайте все: ключи от машины, мобильник, подруг и мужа. Бежим в метро. Вас ждет высокая и чистая любовь.

И они побежали, сквозь сырой и липкий, падающий с неба ноябрьский снег, по пути задевая прохожих, и скользя по осенней каше. Хохоча, как дети, во все горло. Следом, часто перебирая ногами, то и дело спотыкаясь и падая, торопился Эдик. Он заботливо подбирал и прятал в карман машины вещи: связку ключей, телефон, записную книжку. Бальзамов задыхался от какого-то дикого, неописуемого восторга.

Фигура высокого мужчины в длинном черном кожаном пальто выросла, словно из-под земли.

– Машка, хорош забавляться. Что это за чмо? – сказал мужчина и схватил спутницу Вячеслава за воротник.

– Сам ты чмо!

– Я ее муж, чудило. – И обращаясь к жене: – Белый мерс хочу – на, золото – на, Кипр – на. Чего тебе еще не хва…

Договорить он не успел, потому что голова Эдика ударила с разбегу в крепкий кожаный живот.

– Получи, фашист, гранату.

Мужчина качнулся, но устоял. В следующую секунду Телятьев с рассеченной бровью сползал спиной по красной кирпичной стене театра им. В. Маяковского. Бальзамов сделал шаг в сторону и, схватив ревнивца одной рукой за локоть, а второй за отворот пальто, хлесткой подсечкой отправил того отдохнуть в ноябрьскую жижу.

– Если ты обожрался груш у тещи на поминках, то в этом никто не виноват.

– Я тебя запомню.

– Давай. Адресок сказать?

– Приходи к нам в общагу, мы таких любим, – подал голос Эдик и, подскочив, пнул лежащего в зад.

Друзья вернулись в общежитие далеко за полночь.