— Да — да, о вас я тоже уже слышал, — сказал священник. Он сердился и на Донала, и на себя, потому что подозревал, что его втянули в какую — то неблагочестивую махинацию. — Мне говорили, что вы нередко злоупотребляете Писанием, толкуете его, как вам заблагорассудится.

— Знаете что, сэр, — строго произнёс Донал, — если уж вы с самого начала чувствовали, что дело тут нечисто, то зачем тогда согласились совершить это бракосочетание? Так что теперь я попрошу вас оставить свои замечания при себе. Надо было либо высказаться заранее, либо вовсе молчать. И потом, если вы будете молчать, о нашей свадьбе почти никто не узнает, а мне, кстати, очень не хотелось бы, чтобы она стала предметом всеобщих пересудов.

— Я и буду молчать, если только не появится веской причины, чтобы раскрыть вашу тайну, — проговорил священник. Он собирался было отказаться от платы, предложенной ему Доналом, но бедность вкупе со значительностью протянутой ему суммы заставила его передумать. Он молча взял деньги, неловко поклонился и вышел с напряжённой скованностью, которую сам принимал за выражение благородного достоинства. У него были самые высокие представления если не о достоинстве своего призвания, то о том достоинстве, в которое оно облекало его самого.

Мистер Грэм пребывал в совершенном замешательстве и с готовностью пообещал Доналу хранить молчание. Он решил, что странная свадьба была всего лишь прихотью умирающей девушки, и лучше всего будет позабыть о ней как можно скорее. Что же касается участия в этом самого Гранта, тут он просто не знал, что думать. Вряд ли это повлияет на имущество, ведь никто в здравом уме не станет считать этот нелепый брак настоящим. Но ведь есть ещё и завещание, о содержании которого управляющему не было известно ровным счётом ничего. Кстати, если бракосочетание признают действительным, завещание сразу теряет силу, потому что составлено до него!

Я не стану подробно описывать последние тихие и печальные часы, которые Арктура и Донал провели после свадьбы вместе. Она говорила, что Донал был для неё одновременно и отцом, и братом, и мужем. В нём ей достались самые драгоценные плоды земного мира, которые всё — таки вызревают несмотря на ложь, убийства, страхи и недоверие. Она лежала на поле боя — поверженная, но одержавшая победу. В сердце её молодого мужа царил покой, над которым не властен весь мир. Он любил её так, что вся любовь прежних дней обратилась для него в милое, но ненужное воспоминание. Перед ним простиралась долгая жизнь в сумерках; к счастью, у него будет много работы. Любовь между ним и Арктурой была такой, что даже самая малость, совершённая по воле Отца, связывала их воедино ещё одной, новой ниточкой. Она принадлежала ему, потому что оба они принадлежали Отцу, Чья воля скрепляла всю вселенную и наполняла её жизнью.

— Знаешь, — сказал ей Донал уже вечером, — я думаю, что моя мама после смерти будет где — то рядом с тобой. Если смогу, я пошлю тебе с нею весточку. А если не смогу, неважно. Всё равно, я скажу тебе только то, что ты и так уже знаешь: что я люблю тебя и жду не дождусь того дня, когда мы снова встретимся.

Как можно, называя себя христианином, сомневаться, придётся ли нам в грядущей жизни увидеться с близкими и друзьями и узнать их?! Для людей неверующих эти сомнения более чем естественны, но если подобные мысли закрадываются в душу того, кто следует за Богом, это лишь показывает, что вера его похожа на оборванное огородное пугало, и даже старый еврей или несмысленный язычник верят лучше и истиннее, чем он.

— Наверное, я буду где — нибудь неподалёку, любимый, — ответила Арктура еле слышным голосом. — По крайней мере, иногда. Так мне кажется. Если тебе приснится обо мне что — нибудь хорошее, то знай, что я думаю о тебе. А если приснится что — нибудь дурное, знай, что кто — то пытается оболгать меня перед тобою.