…Витьке было тринадцать лет, когда его отец, Семен Васильевич, по уличному Шипун, неожиданно продал в селе дом, корову, зарезал свинью и двинулся с семейством в город, где жил его старший брат Василий, мастер лесопильного завода. Витькина мать, которой надоела вечная колготня со скотиной, мужу не противилась, хотя и повыла напоследок, когда загрузили скарбом и детишками две телеги и присели перед дорогой. Младшая сестренка Симка шепеляво рассказывала разинувшим рот подружкам, что в городе обедают булками с конфетами, а батяня обещал купить ей новое красное платье и куклу с закрывающимися глазами. В мифическое конфетно-булочное счастье Витька не верил, но переезду радовался. Он сулил уйму интересного. Кроме того, в глубине души давно уже тлела заветная, тщательно скрываемая мечта — стать пилотом.

В Приозерске они устроились неплохо. Первые месяцы пожили у дяди Василия, потом присмотрели недорогой домик, подремонтировали его, и к зиме семья в него переехала. Отец быстро освоил профессию пилорамщика, выгонял по полторы-две нормы и зарплату получал по деревенским меркам почти сказочную. Городская жизнь всем нравилась. Но длилось все это недолго. Папаша, и до переезда не пропускавший случая выпить, стал крепко закладывать. Однажды, хорошо похмелившись с утра, въехал рукой в диск циркулярки — только пальцы посыпались. Стал инвалидом. Витька, по натуре шустрый и драчливый, несмотря на воробьиный рост, перестал ходить в школу, связался со шпаной и в пятнадцать лет загремел за грабеж в детскую колонию. Гусев-старший к тому времени начал прихварывать и, когда Витька вернулся домой, в живых его не застал. Мать засобиралась было опять в село — провались они пропадом, белые городские булки, но куда с тремя, мал-мала меньше, ехать. Одна надежда была на Виктора, а он махнул в теплые южные края, где снова связался с блатными и через несколько месяцев попал за решетку. Там он упорно тянулся к ворам «в законе». Попытался дать тягу. Сбежать ему не дали, за «предприимчивость» добавили год.

…От быстрой ходьбы он вспотел. Снял кургузый свой пиджак, взвесил тяжелую наволочку с харчами, выложил все на траву. Картошку высыпал себе под ноги, а хлеб с салом сунул обратно…

У подножия холма его догнал тупоносый тяжелый грузовик с немцами, сидевшими вдоль бортов. Витька хотел кинуться в кусты, но, прикинув оставшиеся до них метры, решил, что бежать не стоит — успеют срезать, как дважды два. Машина, выпустив черный вонючий выхлоп, затормозила. Из открытой кабины высунулась голова в серой фуражке с орлом и необычно выской тульей.

У парня заныло под ложечкой: «Неужели узнали, что мы тех двоих?..» Офицер соскочил с подножки, присел, разминая ноги, и неожиданно подмигнул ему. Он стоял столбом, боясь пошевелиться. С борта свесился солдат и что-то сказал.

«Наверное, шлепнуть меня предлагает», — обреченно решил он.

Офицер снова обратился к Витьке. Тот ничего не понял и, чтобы немец не рассердился, с готовностью заулыбался — извините, мол, не обучен по-вашему. С кузова стали соскакивать другие. Его окружили со всех сторон. Высокий светловолосый фашист, в кепи с длинным козырьком, взял у него из рук мешок, вынул сало, понюхал и откусил прямо от целого шматка. Остальные, ухмыляясь, смотрели ему в рот. Белобрысый проглотил кусок, поднял вверх большой палец — гут. Остальное пустили по кругу, правда, отрезали все понемногу. Шкурку вернули Витьке и в виде компенсации дали маленькую сигаретку с пряным травяным запахом.

Верзила придирчиво осмотрел Витьку и, подойдя вплотную нахлобучил ему картуз глубоко на уши, расстегнул пиджак и снова застегнул его специально не на те пуговицы. Потом заставил Гусева перекинуть наволочку через плечо и вцепиться в нее обеими руками Отступив на шаг, немец полюбовался на свою работу и сделал в сторону Витьки жест рукой, представляя его остальным.