— А потом, госпожа Хью?

— Днем я отнесла чашку чаю слепому старику, знаете, который у нас живет. Когда я поднималась по лестнице, один солдат крикнул: «Нельзя вам туда». Я начинала нервничать, беспокоиться. Проходя мимо залы, я заглянула в замочную скважину. Какой ужас! У камина лежал мертвый человек. Я спросила солдата: «Кто это?» Он ответил: «Мятежник из одного дома». Я не была еще уверена. Вся дрожа, сошла я вниз и спросила госпожу Уальш, какого цвета носки были на ее муже, так как я хорошо разглядела ноги лежавшего там наверху человека. Она заметила, что я в смертельном испуге, и сама тоже заволновалась. Я на некоторое время ее успокоила. Но я стала подозревать, в чем дело, и несколько раз спрашивала солдат: «Где мой муж?» Они ответили: «Его взяли в плен и отвели в казармы». Я настаивала, чтобы мне сказали точнее, и кто-то из солдат сказал мне, что нужно обратиться к офицеру. Наконец, часов в десять вечера, пришел офицер. После долгих просьб, он разрешил мне подняться наверх и поглядеть. Предварительно он попросил дать ему чашку с водой и тряпку и сам поднялся туда. Наверное, он хотел смыть с трупов кровь, потому что одежда на них, когда мы пришли, была вся мокрая. Окончив свое дело, офицер спустился вниз и со свечей в руке проводил меня в комнату наверху. Там увидала я труп моего мужа.

— Напишите все это, госпожа Хью, не пропустите ни одной подробности. И может быть, смерть несчастного господина Хью не останется совсем бесполезной для его родины.

Часов в семь вечера, на мрачном вокзале на Амьенской улице, кишевшей темными солдатами, со мной сделался обморок. Я вдруг решил остаться, чего бы это мне ни стоило, в том городе, где решалась судьба Антиопы. Уже захлопывались одна за другой дверцы в отходящем поезде. Я сидел весь разбитый, дрожа в лихорадке, на скамейке платформы. Предо мною выросли две тени. Без долгих объяснений мне предложили занять место в отделении вагона, и эти люди повели, почти поволокли меня к нему. Один из них сел вместе со мной. Когда проживешь такие часы, уже ничто не страшно в жизни.

— Госпожа Макгрегор, не правда ли?

Предо мною была маленькая-маленькая старушка. Глаза ее вопросительно смотрели на меня, и был в них какой-то скорбный испуг. Бледно-голубые глаза, почти такого же цвета, как небо над нами, по которому величественно плыли большие белые облака.

— Я от вашего сына Ральфа. Он жив. И на свободе.

Она прижала к сердцу свои ручки в черных шерстяных митенках.

— От Ральфа? Ах, сударь, войдите, войдите.

Дверь с глухим шумом затворилась за нами.

— Входите, входите!

Мы прошли двор, окруженный гигантскими серыми стенами. У пышного, но уже обветшавшего подъезда, с травой между разошедшимися, истоптанными плитами, была конура, около нее дремала цепная собака. Она тоже была очень стара. Когда я проходил мимо, она как будто даже и не заметила этого.

Замок Кендалль имел, по сравнению с Денморским, вид почти игривый.

В комнате со сводами, с облупившейся, старинной наивной живописью по стенам, я сел у яркого огня, который поблескивал между железными полосами в камине.

— Присядьте, сударыня, прошу вас.

Но она ни за что не соглашалась и продолжала стоять, такая маленькая, вся в черном. И было непостижимо, как такой колосс, как Ральф, мог получить жизнь от этой крошечной женщины.

Она слушала, что я ей рассказывал, передавая всякие подробности, иногда вскрикивала, но пыталась сдержать эти возгласы. Я старался ничего не забыть, понимая, что робкая маленькая женщина никогда не отважилась бы задать мне какой-нибудь вопрос.

Когда я сообщил ей, что граф д’Антрим умер, что графиня Кендалль арестована, она точно еще больше сморщилась.