|
По приказу Варбурга я привлек к делу его любовницу, СС-шарфюрера Лизелотту Больц, поручив ей охрану и безопасность Стивенса на конспиративной квартире, и по тому же приказу скомпрометировал штурмфюрера Фогеля, частично раскрывшего наш план и пытавшегося ему противодействовать. Бригаденфюрер фон Варбург через посредство высшего руководителя СС в Париже Кнохена добился, чтобы Фогеля поместили в сумасшедший дом. Идя к цели, мы, то есть я и бригаденфюрер, не останавливались перед препятствиями, и единственное, что нас беспокоило, — вопрос о наличии у Стивенса связи с Лондоном. Я вывез его в бар “Одеон”, где обеспечил возможность созвониться с неким Люком и оповестить последнего об аресте. Тогда же Стивенс дал Люку директиву связаться с Центром и добиться, чтобы Би-би-си в передаче на Париж вставило фразу “Лондонский туман сгустился над Кардиффом”. Эта фраза имела для нас всех двоякое значение. Во-первых, она удостоверяла для меня и фон Варбурга подлинность Стивенса как эмиссара СИС; с другой стороны, она же, по нашей мысли, служила для Центра сигналом, что Стивенс хотя и арестован, но имеет возможность связываться с Лондоном и, следовательно, отыскал в СД надежных друзей. Я пишу этот документ на конспиративной квартире СД в присутствии Стивенса и Люка, приглашенного сюда по приказу Варбурга. Эта встреча организована, дабы мы могли договориться о дальнейшей совместной работе в пользу союзных держав. Я пишу, сознавая, что в будущем не смогу остаться тем, кем был до последнего дня, солдатом рейха, борцом за национал-социализм. Предлагая Стивенсу свое сотрудничество, я хочу, чтобы и тот, кто был инициатором моего падения, не остался в глазах соплеменников рыцарем и бойцом. Бригаденфюрер фон Варбург — вот имя этого человека. Именно потому вместо обычной подписки я добровольно составил настоящий документ. Дано в Париже… И так далее…
Словно проделав огромную работу, я повожу плечами и стряхиваю усталость. Банкетка скрипит Эта штука непрочна, как спокойствие — мое и Варбурга. — Ну, и? — тихо говорит Варбург. — Тогда, в машине, я читал этот документ. В нем больше эмоций, чем доказательств. — Однако это не помешало вам в Париже оценить его и дать подписку о сотрудничестве. Что же касается эмоций, то простим Эрлиху. Он писал, что думал, не предвидя, что через пару минут покончит с собой. — Он был неврастеником. Совестливым неврастеником с комплексом переоценки личности. — Вовсе нет. У штурмбанфюрера были крепкие нервы, и, сколько я помню, совесть нимало не мучила его Тут другое. Он, конечно, мог ограничиться обычными фразами и ими закрепить вербовку, но предпочел написать целый трактат. Вы не задумывались, а зачем? — Мертвый хватает живого? — Логично, но не слишком. Эрлих в тот миг и не помышлял о смерти. Вам не хватает простоты, Варбург. Почему вы не хотите посмотреть правде в глаза и понять. Эрлих не доверял вам и боялся, что вы уйдете в тень при неудаче, оставив его расплачиваться по общим векселям. Вот он и обезопасил себя, продав СИС вашу благородную шкуру. — Логично, но не слишком. Эрлих в тот миг и не помышлял о смерти Вам не хватает простоты, Варбург Почему вы не хотите посмотреть правде в глаза и понять: Эрлих не доверял вам и боялся, что вы уйдете в тень при неудаче, оставив его расплачиваться по общим векселям. Вот он и обезопасил себя, продав СИС вашу благородную шкуру. — Благородная шкура? Очень образно! — Как умею, — говорю я. — Слушайте, Варбург, вам еще не надоело? Чего ради вы бравируете? Хотите показать, что вам все нипочем? — Если бы так. Увы, Одиссей, слово арийца, меня всегда беспокоили вопросы, связанные с моей, как вы выразились, благородной шкурой. Но сейчас, не хочу лгать, меня интересует не она, а иная деталь: почему Эрлих покончил с собой? — Предпочту умолчать. |
