— Унесите его и положите в какой‑нибудь из комнат, — приказал он. — Вы двое покажите, куда. — Он указал на Персис Оборванку и Микала Марголиса, чтобы те помогли пилоту доставить контуженного любовью функционера РОТЭК к месту отдохновения. Одним взглядом он пресек поднявшийся ропот.

— Что ж, вы все слышали, что говорил наш друг, и я ни секунды не сомневаюсь, что это правда. Посему я приказываю всем и каждому из вас готовиться к эвакуации. — Всех охватил ужас. — Спокойно, спокойно. Эвакуация — это последняя мера. Ибо я, Алимантандо, намерен попытаться сохранить наш город! — Он встал, в течение нескольких минут принимал публичное восхищение, а затем покинул Б. А. Р/Отель, чтобы спасти мир.

17

Целый день и целую ночь доктор Алимантандо покрывал стены погодной комнаты хронодинамическими символами. Логический поток, забивший тремя годами раньше в нижнем левом углу кухни, затопил гостиную, столовую и холл, взобрался по ступеням, совершил несколько вылазок в спальни номер один и номер два, пробрался в ванную, покорил стены туалета, поднялся на этаж выше и проник в погодную комнату, где круговым движением растекся по стенам — по кругу по кругу вверх и вверх, пока не затопил все, за исключением фрагмента в центре потолка, размером не более долларовой купюры.

Под этим пятно сидел доктор Алимантандо, зарывшись лицом в ладонях. Его плечи сотрясались. Не рыдания это были, но ярость, колоссальная ярость на издевающуюся над ним вселенную, которая, подобно расписной танцовщице рубмы в опиумном притоне Белладонны, сбрасывает слой за слоем свои многочисленные одеяния только для того, чтобы в момент окончательного обнажения погасли все огни.

Он пообещал людям спасти их город.

И он не может это сделать.

Он не способен найти недостающее преобразование.

Ему не удается построить алгебраическую формулу, которая уравновесила бы пятнадцать лет расписывания стен в Дороге Отчаяния, Чинчансорене и Универсууме Ликса и привела их к нулю. Он знал, что она существует. Колесо должно вращаться, змея — пожирать свой хвост. Он догадывался, что формула проста, но найти ее не мог.

Он подвел сам себя. Он подвел науку. Он подвел свой народ. Это было крушение всех крушений. Оказалось, что ему дорог его народ; вот как он в них видел — свой народ, своих детей, которых, как ему всегда думалось, у него не будет. Когда они не нуждались в спасении, он спасал их. Когда оно стало необходимо, он оказался бессилен.

Признав это, доктор Алимантандо почувствовал свободу. Подобно тому, как животное, которое неустанно сражалось и сражалось и сражалось, сдается смерти в тисках неизбежности, так и он позволил гневу вытечь из него, просочиться сквозь дом, сквозь пещеры в скалах и впитаться в Великую Пустыню.

Было шесть часов шесть минут утра понедельника, шестнадцатого числа. Газовые лампы потрескивали, насекомые бились о стекло. Сквозь восточное окно он видел Раэла Манделлу, вышедшего к своим одиноким утренним трудам. Сейчас они уже не были необходимы. Ему следовало бы спуститься с горы и приказать своему народу уходить. Он не нуждался в их прощении, хотя, вероятно, и получил бы его. Ему требовалось только их понимание. Он плотно закрыл глаза и почувствовал, как из его накрывает великое умиротворение, пришедшее из глубин пустыни, безмятежность, катящая свои волны вокруг и сквозь него. Утренний туман принес аромат жизни, пробивающейся из влажной, плодородной почвы, черной как шоколад, богатой, как царь Соломон. Звук, напоминающий перезвон колеблемых ветров колокольчиков, заставил его отвести взгляд от окон.

Возможно, причиной тому шок, или оцепенение, или какая‑то иная разновидность изумления, но присутствие зеленого лица, присевшего на край стола, показалось ему совершенно естественным.

— С добрым утром, — сказало зеленое лицо. — Мы расстались с тобой в лагере сколько… пять лет тому?

— Ты плод моего воображения? — спросил доктор Алимантандо.