Акула вонзает зубы в рыбу, перекусывая ее пополам. Оставшуюся половину она берет осторожнее. Ныряльщик гладит ее по носу. Такое впечатление, что нос акулы сделан из серой резины.

Мы с Ребеккой обходим аквариумы с морской водой, где рыбы сбиваются яркими стайками, как летающие змеи в открытом небе. Рыбы здесь самых невероятных цветов — меня это всегда изумляло. Зачем быть насыщенного лимонного, фиолетового цвета или цвета фуксии, если живешь под водой, где никто этого не увидит?

Мы проходим мимо пятнистых рыб-клоунов и рыб-ежей, которые раздуваются, как дикобразы, при приближении других рыб. Здесь есть рыбы из Средиземного моря и из арктических вод. Есть рыбы, прибывшие сюда с другого конца света.

Я застываю перед пурпурной морской звездой. Никогда ничего более яркого не видела!

— Ребекка, иди сюда, посмотри.

Дочь становится рядом и одними губами шепчет: «Ух ты!»

— Как думаешь, почему одно щупальце короче?

Проходящая мимо женщина в белом лабораторном халате (морской биолог?) слышит мой вопрос и наклоняется над небольшим аквариумом. От ее дыхания стекло запотевает.

— Морские звезды способны к регенерации. А это означает, что, если одно щупальце почему-то оторвалось или его отрезали, они способны отрастить новое.

— Как тритоны, — добавляет Ребекка, и женщина кивает.

— Я знала об этом, — говорю я, в основном для себя. — Все дело в местах их обитания — водоемах, высыхающих во время отлива. В водоемах, затопляемых только во время прилива, волны набегают и каждые несколько минут разрушают морское равновесие, поэтому ни одному живому существу не удается по-настоящему там обжиться.

— Верно, — соглашается женщина. — Вы биолог?

— Нет, мой муж.

Ребекка кивает.

— Оливер Джонс. Слышали?

Женщина ахает:

— Сам Оливер Джонс? О нет… Боже мой… Вы не против, если я вас с кое-кем познакомлю? Сейчас приведу.

— Доктор Джонс не сопровождает нас в этой поездке, — предупреждаю я. — Поэтому не знаю, смогу ли я быть интересна вашим коллегам.

— Ой, даже не сомневайтесь! Хотя бы уже одним фактом родства…

Она исчезает за панелью, в которой я не узнала дверь.

— Откуда ты знаешь об этих водоемах? — удивляется Ребекка.

— Просто запомнила. Когда мы встречались, твой отец только о них и говорил. Если будешь хорошо себя вести, расскажу тебе о раках-отшельниках и медузах.

Ребекка прижимается носом к стеклу.

— Разве не потрясающе, что люди в Чикаго знают папу? Я к тому, что мы вроде знаменитостей.

Думаю, если брать общество океанологов — она права. Мне даже в голову не пришло как-то связать этот аквариум с Оливером, по крайней мере сознательно. Эти экзотические рыбы и трясущиеся беспозвоночные так не похожи на китов, которых любит Оливер. Трудно представить, что все они существуют в одном месте. Трудно поверить, что киты не захватывают все пространство, всю пищу. С другой стороны, я же не невежда. Горбатые киты, являясь млекопитающими, не представляют опасности для этих тропических рыб. Киты на них не охотятся. Они процеживают планктон и водоросли сквозь свой китовый ус.

Я вспоминаю лежащий в пакете с застежкой экземпляр, упавший с третьего этажа и разбившийся о голубую мексиканскую плитку передней в Сан-Диего. Китовый ус.

— Мама, — тянет меня за футболку Ребекка.

Передо мной стоит книжный червь с козлиной бородкой и самыми тонкими бровями, какие мне доводилось видеть у мужчин.

— Поверить не могу! — восклицает мужчина. — Поверить не могу, что стою лицом к лицу…

— На самом деле моей заслуги ни в чем нет. Я вообще не работаю с китами.