— Тогда почему ты ударила Оливера? — улыбается Джоли. — Не пойми меня превратно… Я считаю, что ему поделом.

— Ты знаешь хрестоматийный ответ на свой вопрос. Ребенок, которого в детстве били, сам вырастает в агрессора. Последнее время я часто вспоминаю папу. Классический пример, не так ли? Грехи отцов переносятся на детей.

— Думаешь, он уже едет сюда?

— Я даю ему на это самое большее десять дней. — Я верчу на пальце обручальное кольцо, которое, к собственному удивлению, продолжаю носить. — Если только, конечно, он не отправится в экспедицию в Южную Америку, как планировал. В этом случае у меня есть месяц отсрочки.

— Мне неприятно об этом говорить, но когда-то ты его любила.

Джоли понял суть проблемы быстрее, чем кто-либо другой.

— Мне нравилась мысль о том, что я в него влюблена, — признаюсь я. — Но это лишь видимость настоящей жизни. — Я пристально смотрю на брата. — Я тебе уже говорила, что дело не в Оливере. Дело во мне. Я просто взбесилась, когда мы с ним ругались. По-моему, мы спорили о том, что должно стоять в моем шкафу: его документы или коробки с моей обувью. От этого браки не распадаются. — Я опускаю глаза. — Мне страшно. Я пятнадцать лет разрезала фрукты так, как любит Оливер, складывала его белье, убирала за ним. Я делала все, что должна делать жена. Не знаю, что в тот день заставило меня его ударить. Возможно, я просто искала выход.

— Ты ищешь выход?

— Не знаю, что я ищу, — вздыхаю я. — Я вышла замуж совсем юной. Родила ребенка. Когда люди спрашивают меня, кто я, я отвечаю «жена» или «мать». Я совершенно не знаю, кто я. Кто такая Джейн.

Джоли не отрывает взгляда от моего лица.

— А ты хочешь знать это?

Я закрываю глаза и мысленно рисую картинку.

— Ох, Джоли, — вздыхаю я. — Я вернусь домой и снова стану идеальной женой и матерью. Буду делать то, что делала всегда, и никогда не буду вспоминать об этом побеге. Проживу самую заурядную жизнь, и, как ты и обещал, у меня будет всего пять минут счастья, пока всему не придет конец.

50

Сэм

С самого начала у нас возникают разногласия. Я знаю, что она едет, но не томлюсь в предвкушении, и, разумеется, она появляется как раз тогда, когда я занят делом. И хотя я вижу, что она выходит из машины с дочерью, но делаю вид, что не слышал, как они подъехали. Я как раз стригу барана, когда она заходит в загон. Я мало что могу сказать о ней, потому что стою лицом к барану, только замечаю, что у нее очень красивые ноги, и пытаюсь сосредоточиться на текущем ровными рядами руне, на том, чтобы аккуратно состричь шерсть с боков животного. В наши дни хорошая шерсть стоит почти полтора доллара за килограмм, подшерсток с живота — чуть дешевле. Когда была жива мама, она чесала и сучила шерсть, а потом что-нибудь из нее вязала — свитер или кофту. Но теперь мы просто продаем шерсть в городской фонд. Время от времени я покупаю одеяло, сотканное из шерсти местных овец.

Она обходит солому, как будто идет по минному полю. Господи боже, это всего лишь навоз. Почти половина овощей, которые она покупает в супермаркете, удобрены навозом. Она спрашивает, знаю ли я Джоли.

Наверное, не стоило ставить ее в неловкое положение. В конце концов, я действительно ее не знаю. Меня провоцирует собственная заносчивость. Противиться я не могу. Только потому, что мне хочется посмотреть, как она будет выглядеть, оказавшись в чужой стихии, я прошу помочь мне привести следующую овцу, и она заходит за мной в сарай. Я рассчитываю посмеяться от души, а потом сказать ей, кто я.

Она, следуя моему примеру, запускает пальцы в руно, как будто запутывается в сети, и мы медленно, сгорбившись, выходим, а между нами идет овца.