— Боже! — восклицает мама. — Какая красота!

Она моргает, стряхивая с ресниц воду, и руками описывает перед собой широкие круги, рябь от которых доходит и до нас. Сэм ликует. Он подмигивает дяде Джоли и держится рядом с мамой — личный спасатель! — сдерживая свое обещание. В конце концов, бояться нечего, пока он рядом. Мне кажется, что уже пора. Мы с Хадли, утомившись от всех этих мелодрам, идем узнать, как взять лодку, чтобы покататься в большом пруду. Когда мы уходим, мама плывет кролем.

В какой-то момент не спим только мы с мамой. Мы лежим на спине на полотенцах и пытаемся угадать, какой формы облака. Я вижу ламу и скрепку для бумаги. Мама — керосиновую лампу и кенгуру. Мы обе стараемся разглядеть хамелеона, но ни одна из нас его не видит.

— Я тут думала, — говорит она, — о Хадли.

Я чувствую, как у меня напряглась спина.

— Нам вместе очень весело.

— Я заметила. Сэм говорит, что ты очень нравишься Хадли.

Я приподнимаюсь на локте.

— Он так сказал?

— Не так пространно. Он утверждает, что на Хадли можно положиться. — Она левой рукой рассеянно берет травинку.

— Так и есть. Он на ферме отвечает за все, чем не занимается Сэм. Он его правая рука.

— Господи! — восклицает мама. — Вот именно. Ты еще ребенок.

— Мне уже пятнадцать, — напоминаю я. — Я уже не ребенок.

— Настоящий ребенок.

— А сколько тебе было, когда ты стала встречаться с папой?

Мама переворачивается на живот и упирается подбородком в песок. Я ее почти не слышу. Мне кажется, что она произносит:

— Тогда были другие времена.

— Времена всегда одинаковые. Нельзя уберечься от любви. Невозможно перекрыть чувства, как водопроводный кран.

— А ты большой специалист?

Мне хочется ответить: «На себя посмотри», но я решаю промолчать.

— От любви не убежишь, — соглашается она, — но можно держаться подальше от неподходящих людей. Именно это я и пытаюсь сказать. Я просто тебя предупреждаю, пока не поздно.

Я откатываюсь от нее. Неужели она не понимает, что уже слишком поздно?

Просыпается Сэм и садится между нами. Чтобы продолжить разговор, приходится переговариваться через него. Мама, поняв, что это не совсем удобно, многозначительно смотрит на меня. «Мы продолжим этот разговор позже», — словно говорит она.

Сэм с мамой решают поехать порыбачить на металлической гребной лодке, а я остаюсь присматривать за дядей Джоли, Хадли и бутылью с холодной водой. Я достаю нектарин и медленно его съедаю. Сок капает мне на шею и засыхает липкой каплей.

Мама не понимает, о чем говорит. Я не верю, что меня просто привлекают мужчины постарше. Мне кажется, меня привлекает именно Хадли. Я протягиваю руку и отгоняю от его уха муху. На мочке у него три родинки, три, которые я раньше не замечала. Я изумленно пересчитываю их дважды. Когда я с ним, я не понимаю, кто я. Не понимаю и понимать не хочу; наверное, я очень хороший человек, потому что, как видно, он отлично проводит со мной время. Он относится ко мне так, как я в детстве относилась к фарфоровым куклам. Они были такими красивыми, с разрисованными лицами, что я разрешала себе только снимать их на минутку, по одной, с полок в своей спальне.

Дядя Джоли не храпит, когда спит, но дышит тяжело. Это сводит меня с ума. Этот дребезжащий звук раздается с каждым выдохом. Пытаешься уловить ритм, прислушиваясь к нему, но неожиданно он меняет мелодию, и ты ловишь себя на том, что ждешь, когда он закончит то, что начал. Спустя примерно три минуты я встаю и потягиваюсь. Обхожу вокруг пруда по щиколотку в воде и пишу на песке «Х. С.