– У тебя не дом, а позорище, Иеремия Терстон!

Тогда он с удивлением взглянул на женщину, пытаясь сообразить, какого черта ей от него надо, и вдруг понял, что это тетка одного из его бывших рабочих и что пришла она к нему в поисках места. Еще в пятьдесят втором отец Иеремии построил маленький домик в дальнем конце своих владений. Сам Иеремия прожил в нем долгие годы и не переезжал оттуда даже после смерти отца, однако постепенно его владения все более расширялись, он приобретал в долине Напа новые земли, присоединяя их к оставленным отцом.

В двадцать пять лет Иеремия начал подумывать, что пора бы и жениться. Ему хотелось иметь детей, хотелось, чтобы кто‑то ждал его по вечерам, хотелось поделиться с кем‑нибудь своим богатством. Пока у него не было времени тратить деньги, и он бы с удовольствием побаловал какую‑нибудь хорошенькую девушку с ласковыми глазами, нежными руками и милым лицом, чье тело согревало бы его по ночам. Именно с такой юной леди и познакомили его друзья. Спустя два месяца после их первой встречи Иеремия сделал девушке предложение и начал строить для нее роскошный дом. Он выбрал место в середине своих владений, откуда открывался вид на необозримые горизонты. Четыре огромных дерева образовали красивую естественную арку, которая должна была защищать дом от летней жары. В общем, это был настоящий дворец. По крайней мере так казалось местным жителям.

Новый дом был трехэтажным. На первом этаже находились две великолепные гостиные, столовая с обшитыми деревянными панелями стенами, большая удобная кухня с огромным очагом, в котором мог бы уместиться сам Иеремия. На втором этаже располагались небольшой кабинет, комнаты хозяина и солярий для его невесты, а на третьем – целых шесть спален. Дом был рассчитан с запасом. Иеремия не собирался перестраивать его после того, как у них появятся дети. Дженни осталась очень довольна. Ей понравились высокие окна с цветными стеклами и огромный рояль. На нем она собиралась играть по вечерам.

Однако судьба распорядилась иначе. Во время эпидемии гриппа, обрушившейся на долину в 1868 году, Дженни заболела и через три дня скончалась. Впервые счастье изменило Иеремии. Он оплакивал невесту, как мать оплакивает умершего ребенка. Ей едва исполнилось семнадцать, и она наверняка стала бы прекрасной супругой. Некоторое время он как неприкаянный бродил по огромному дому, пока наконец не закрыл его и не перебрался в свою старую лачугу. Но теперь она показалась Иеремии неудобной, и весной 1869 года он все‑таки вернулся во дворец, в котором собирался жить вместе с Дженни... Дженни... Он не мог находиться в комнатах, предназначавшихся для нее, не мог вынести мыслей о том, какой была бы их совместная жизнь.

Сначала Иеремия регулярно навещал родителей Дженни, но старался не смотреть им в глаза, видя в них отражение собственной боли, и избегал жадных взглядов, которые бросала на него куда менее привлекательная старшая сестра Дженни. Вскоре он запер двери комнат, которыми не пользовался, и перестал подниматься на второй и третий этажи, привыкнув жить только на первом. Постепенно две комнаты, которые занимал Иеремия, стали выглядеть не лучше его старой лачуги. В одной из них он устроил спальню, абсолютно не заботясь о том, чтобы обставить другие помещения в доме. К громадному роялю никто не подходил с тех пор, как к его клавишам прикоснулась рука Дженни. Иногда Иеремия открывал дверь огромной кухни, чтобы поужинать там в компании друзей. Ему нравилось сидеть за одним столом с другими людьми, которым было по душе в его доме. Иеремия не был ни замкнутым, ни высокомерным. Он всегда помнил о том, откуда пришел, о нищем домике на востоке, пронизываемом зимними ветрами, о том, как они с матерью гадали, хватит ли им припасов, чтобы преодолеть Скалистые горы и наконец увидеть реки, земли и прииск, где Иеремии предстояло работать рядом с отцом.