— Мой польский коллега не может жить без этих «картоффеблей».

— Это называется «картофля», приятель... Мой шведский напарник должен был бы остаться в своей Норвегии. Верно, мистер Дивероу?

— Ему решать.

Двери лифта открылись, и троица вошла внутрь, где, к своему изумлению, обнаружила двоих мужчин в офицерской форме, которые, по-видимому, поднялись наверх по ошибке, поскольку выходить не стали. Вежливо кивнув, Сэм повернулся к закрывающимся дверям и тут же побледнел, широко раскрыв глаза от изумления. Если только его не обманул наметанный глаз юриста, у обоих офицеров, стоявших в глубине кабины, красовались на воротниках рубашек малюсенькие свастики. Притворившись, что у него зачесался затылок, Дивероу начал скрести шею, не сводя взора с их воротников. Так оно и есть: это были крошечные черные эмблемы фашизма! Он на мгновение встретился взглядом с человеком в углу. Тот ухмылялся, но отсутствие нескольких зубов делало его улыбку не слишком дружелюбной. Сэм быстро повернул голову в сторону второго. Растерянность его все усиливалась. И тут внезапно на него снизошло озарение. Пользуясь нью-йоркским языком Бродвея, можно было сказать, что Бостон — город пробы сил. По-видимому, ставилась пьеса из времен Второй мировой войны, — вероятно, у Шуберта или Уилбэра — и эти ребята, должно быть, решили сначала показать свой товар широкой публике, прежде чем представить его на суд театралам. И все же актерам не следовало бы появляться на улице в костюмах, предназначенных для сцены. С другой стороны, он всегда слышал, что актеры принадлежат к особой породе. Некоторые не расставались с образом все двадцать четыре часа в сутки. Разве не было такого английского Отелло, который действительно пытался убить свою Дездемону в еврейской гастрономической лавочке? Кажется, это случилось как-то вечером на Сорок седьмой улице за сандвичем с копченым мясом.

Двери открылись. Дивероу вышел в забитый до отказа людьми коридор и, заняв свое место между двумя телохранителями, огляделся по сторонам, после чего троица, решительно прокладывая себе путь в этой круговерти из человеческих тел и бесчисленных кейсов, выбравшись на широкий тротуар, устремилась к ждавшему их у обочины лимузину Арона Пинку с а.

— Можно было бы подумать, что мы в Белфасте, — так стараемся уберечь себя от этих психов-бомбометателей, — констатировал Пэдди Лафферти.

Трое его пассажиров разместились на заднем сиденье: Дивероу — посредине, его защитники с бочонкообразной грудной клеткой — по бокам. Направляя огромную машину в общий поток автотранспортных средств, шофер спросил Сэма:

— Прямо домой, малыш?

— Нет, Пэдди, — ответил тот. — Придется пару раз остановиться: треска и бифштексы.

— Кора знает свое дело, а, мальчик? Ни она будет держать бифштекс на огне до тех пор, пока ты не напомнишь ей, что его пора снимать. Если же ты этого не сделаешь, то тебе останется только заливать уголечки бурбоном. Впрочем, вам бы лучше заменить вино тремя баночками пива: мне приказано оставаться на месте и доставить тебя обратно к восьми тридцати.

— В таком случае надо купить их пять, — вмешался польский преторианец.

— Спасибо, Стош, но зачем так много? — удивился Сэм.

— Успокойтесь: не о вас же речь.

— О да, они их унюхают, и знаете, почему? — пустился в рассуждения швед. — Мясо с жирком начинает шипеть и распространять аромат.

— Хорошо! — воскликнул Дивероу, пытаясь прервать эту беседу, чтобы перейти к более животрепещущей теме. — Итак, треска, пять банок пива, мясо с жирком, которое шипит, когда жарится. И то, что ваши сменщики учуют запах жаркого, — просто прекрасно! Будем считать, что вопрос решен.