– Екатерина Ивановна! Голубушка! – послышался голос, в котором я никогда не признал бы голос нашей суровой, неприветливой хозяйки и поварихи. – А я уж волновалась! Ну, что с отцом-то?

– Поправился, спасибо. Вот только я его на ноги подняла – и приехала…

Я отправился домой. Прошел мимо стоящего у будки Королева, миновал флигель, столовую. Холодный ветер дул в лицо, разгоняя сон, да мне уже и не хотелось спать. С какой горячностью эта немолодая, усталая женщина отстаивала свое право работать в нашем доме! Неожиданный разговор с нею прибавил мне спокойствия и уверенности.

Вспомнилось: днем, перед тем как дать ребятам наглядный урок мытья окон, я отыскивал в кухне подходящий таз, чтобы развести мел, и тогда-то ко мне подошел тот самый странно одетый человек, что накануне сторожил Коршунова в изоляторе. Мне уже было известно, что это воспитатель Щуров.

– Прежде, – сказал он без всяких предисловий, – я был по специальности фотограф…

Я не выразил вслух своего удивления и ждал, что последует дальше.

Выдержав небольшую паузу, Щуров закончил внушительно:

– Я решил вернуться к своей прежней профессии.

– Значит, оставляете детдом?

– Значит, оставляю.

Что было отвечать ему? Если человек не хочет быть воспитателем, уговаривать его не нужно. А уговаривать этого, что стоял передо мной, в слишком длинных, неряшливо подвернутых брюках, в пиджаке с чужого плеча, и, внушительно оттопырив нижнюю губу, смотрел на меня мутными, ленивыми глазками… Нет, уговаривать его незачем. А в гороно объясню, Зимин поймет.

Щуров правильно расценил мое молчание.

– Честь имею, – сказал он.

– Прощайте.

Некоторая муть от разговора с Щуровым все же засела в душе. И когда, уже на ночь глядя, в мою комнату вошла Екатерина Ивановна Артемьева, усталая, с чемоданом в руках, и чуть не с порога заявила: «Выгоните в дверь – войду в окно», – я попросту очень обрадовался, словно темной ночью на незнакомой дороге кто-то засветил мне фонарик. Может быть, только теперь, в эту ветреную и холодную мартовскую ночь, я по-настоящему помял то, что сказал мне на прощанье Антон Семенович. Я работал с ним вместе и помогал ему как только мог. Но я всегда полагался на его слово. Его мысли были для меня неоспоримы, его находки – самыми лучшими. А сейчас я сам за старшего.

6. И СНОВА НАСТАЛО УТРО

Первый, кого я увидел утром, был Сергей Стеклов.

– Все в порядке? – спросил я.

– Часы целы, вот они, – простодушно ответил он.

Я в упор посмотрел на него и пожал плечами.

Он густо покраснел.

– В детдоме все в порядке, Семен Афанасьевич. И… и пришел Подсолнушкин.

– Это кто же?

– Наш. Воспитанник. Мы еще вам говорили – его Тимофей слушается. Вот он идет!

Я ожидал увидеть взрослого парня, силача. Но от будки к нам шел маленький, узкоплечий подросток – шел не спеша, руки в карманы, независимо поглядывая по сторонам.

– Здравствуй, – сказал я.

– Здравствуйте, коли не шутите, – неторопливо и с достоинством ответил Подсолнушкин.

– Как же ты оставляешь дом, если знаешь, что без тебя на Тимофея нет управы? Вот он тут вчера вырвался, мог кого-нибудь поддеть на рога.

Я застал его врасплох. Он ждал выговора за самовольную отлучку, и весь его вид поначалу говорил: «Я сам себе хозяин и сумею за себя постоять». И вдруг – Тимофей… Подсолнушкин смотрел растерянно, и я не дал ему опомниться:

– Ну, вот что: скорей умойся, позавтракай, и пойдем с тобой к Тимофею.