Изменить размер шрифта - +
Иногда они позволяют себе и критические замечания:

Щи мясные – жидкие.

Чай– не очень сладкий.

Но это редкость: Антонину Григорьевну у нас любят и стараются не огорчать, да и редко бывают для этого основания – готовит она отменно.

И вот однажды нам прислали скатерти. Не бог весть какие, но все же белые новые скатерти. На следующий день, входя в столовую, ребята увидели одну из этих скатертей – она была аккуратно прилажена кнопками на стене возле двери, а рядом на листе бумаги, исчерченном стрелками, было написано:

«С этого дня мы не будем вывешивать меню. Это ни к чему. Лучше посмотрите на скатерть, на которой обедали Плетнев, Королев, Разумов и Володин. На ней все видно. Вот это рыжее пятно – от щей. Вот коричневое – сами видите: это котлеты. Красное – кисель. Разобраться ничего не стоит!»

Ребята столпились перед этим «наглядным пособием». Передние смеялись, стоявшие позади старались протолкаться вперед, вытягивали шеи, становились на носки – шум разрастался, и вдруг смех и возгласы прекратились, как по команде. Сквозь толпу пробирался Король. Он был зол и бледен, глаза сузились.

Он рванулся к скатерти, но, увидев меня, остановился и хрипло сказал:

– Семен Афанасьевич, пускай снимут!

– А почему?

– Потому что издевательство!

– Ты обиделся? Жуков! Где он? Где Жуков? Надо снять! Королев обиделся.

Снова вспыхнул смех. Король даже отшатнулся. Лицо его потемнело, скулы и челюсти выдались углами. Он резко повернулся и быстро, почти бегом, направился к двери.

– Обидчивый… – протянул кто-то.

– Он только за себя обидчивый, – откликнулся Стеклов. – Когда другие обижаются, он не понимает.

– А зачем скатерти? Зачем скатерти? – вдруг закричал Плетнев. – Посмотрите, у всех они грязные. Ели мы до сих пор на клеенке – для чего же скатерть? Клеенку вымыл – и все.

Он не махал руками, не лез в драку, но видно было, до чего он зол: каждый мускул напряжен, челюсти сжаты. Он обвел ребят медленным, тяжелым взглядом – и кое-кто, не выдержав, опустил глаза.

– А я – за скатерть, – спокойно возразил Жуков, до сих пор молча стоявший у стены, заложив руки за спину. – Пока будем есть на клеенке, каждый так и будет считать: ну пролью, ну запачкаю – подумаешь, какое дело! И будет у нас всегда как в хлеву. А про скатерть все-таки будут помнить: ее стирать надо.

– Кто это будет помнить? – с вызовом крикнул Плетней.

– Я буду помнить. И ты запомнишь. И Король пускай запомнит.

– Не знаю, как на ваш вкус, а по-моему, есть на скатерти приятнее, – сказал я. – Если тебе подают на клеенке, значит, считают, что ты напакостишь и за тобой придется убирать. А если скатерть – значит, уважают. Но дело ваше. Давайте проголосуем. Кто за то, чтобы есть на скатерти?.. Ого, не сосчитаешь! Кто за клеенку?.. Плетнев, Разумов… А ты, Володин? Стало быть, все за скатерть, кроме Плетнева и Разумова. А теперь, Жуков, сними это. И вывешивайте опять обыкновенное меню.

…Ребята шумели потом весь день. И, конечно, не выбор между скатертью и клеенкой волновал их: впервые за всю историю дома в Березовой поляне кто-то осмелился перечить Королю! Судя по всему, прежде он был полновластным хозяином, и даже старшие и наиболее крепкие ребята – Жуков, Стеклов, Подсолнушкин – избегали столкновений с ним. С тех пор как возникли отряды, владения Короля сузились – их ограничивали теперь рамки третьего отряда. В самом отряде он считался только с Плетневым и Разумовым. На остальных покрикивал и помыкал ими без стеснения. Ребята относились к нему почтительно.

Быстрый переход