И все-таки мне нравился Король. Прежде всего он не был равнодушным. Решительно все занимало его, все дела нашего дома имели к нему самое прямое отношение и находили в нем горячего и заинтересованного участника. Раскидывали ли мы забор, дежурил ли его отряд ночью по дому, распределяли ли мы тумбочки по спальням – все касалось его, лично его, Короля. При этом у него было хорошо развито чувство юмора, которое я очень ценю; он отлично подмечал смешное и умел посмеяться чужой шутке, лишь бы она не была направлена против него самого. При виде Стеклова он начинал вести себя, как встревоженная наседка, – метался, озирался, взывал: «Цып-цып!» В этом не было внешнего сходства с Сергеем – он как раз всегда держался на удивление спокойно и ровно, – но было очень точно выражено его отношение к малышам, и редко кто мог без смеха смотреть на это представление.

С Коршуновым Король обычно разговаривал в его же истерической манере («А что? А чего? Уйду! Не буду!») – и тот старался поскорее убраться восвояси.

К Жукову Король относился настороженно, даже ревниво. «Ерунда!» – сказал он о фанерном буржуе, и члены его отряда не осмеливались принимать участие в полюбившейся всем забаве, а только с завистью наблюдали за игрой издали. «Детские игрушки!» – отозвался он о меню, которое стал вывешивать первый отряд, и ребята из третьего отряда, входя в столовую, не решались остановиться у двери и поглядеть, чем же сегодня кормят: что-что, а настроение своего командира они улавливали мгновенно и безошибочно.

Жуков мог, конечно, вывесить любую скатерть – все они были достаточно грязны, – но он взял скатерть именно с королёвского стола, хотя, конечно, и сам он и все в его отряде понимали, что идут в наступление.

После обеда и вплоть до вечера Король не попадался мне на глаза. Его не было ни в спальне, ни в клубе, не видел я его и во дворе и в парке. Но я не сомневался: он придет и разговор у нас будет. У нас уже установились свои личные отношения. Недаром мы распиливали толстое бревно, придирчиво присматриваясь – насколько вынослив и упорен другой. Недаром ехали вдвоем в полутемном вагоне встречать Галю с детьми. Это Король принес мне телеграмму об их приезде, он помог привезти Костика и Лену в Березовую, он был первым из ребят, с кем мои малыши познакомились и подружились. Я сидел над какими-то счетами, когда в дверь постучали.

– Войдите! – сказал я, не поднимая головы.

Король вошел и остановился у стола.

– Садись, – предложил я.

– Садиться-то незачем, – ответил он угрюмо, но все-таки опустился на стул. – Садиться, в общем, незачем…

– Что так?

– Я пришел проститься, Семен Афанасьевич.

– Проститься? Куда же ты собрался?

– Ухожу из детдома.

– Куда?

– Насовсем.

– Я спрашиваю: куда?

– Куда глаза глядят. Мало ли дорог!

– Дорог много, это верно. А почему же ты надумал уходить?

– Будто не знаете…

– Не знаю.

Король посмотрел на меня в упор. «Зачем кривишь душой? Не совестно тебе?» – прочел я в этом взгляде. Вздохнув, он отвернулся.

– Ну, если не знаете – пожалуйста: не хочу, чтоб надо мной издевались.