Лучше бы он этого не говорил! Во мне словно лопнуло что-то. Я бросился вперед и зарычал, готовый даже вцепиться ему в глотку, как зверь:

— Я — Олав Эрикссон из рода Ильвингов, и ты не смеешь так говорить со мной!

В следующий миг я бы ринулся на Торвальда, коснись он только меча, но Эрик Медведь остановил нас. Опустив меч, он впился мне в лицо долгим взором, словно стараясь запомнить на всю жизнь.

— Оказывается, у меня есть еще один сын? — наконец медленно произнес он.

Глава 2

Холодный тяжелый ветер дул с севера, нагоняя на высокий каменистый берег темные волны. Море Нево привычно ярилось, наскакивая на землю, и, повторяя его атаки, по небу также ползли тучи, неся в глубь земель первые грозы.

Прищуренные глаза привычно-пристально вглядывались в даль. Где-то там, на окоеме, сейчас скрытом ночной тьмою, небо сливалось с Нево-озером, и казалось, что непогоду рождала сама ночь. Сырой воздух был уже напоен запахами воды, ветра, листвы и мокрого песка. Тишину давно разогнал ветер, но в его посвисте, шелесте листвы и плеске набегающих волн привычный слух легко улавливал знакомые спокойные звуки спящей земли.

Маленькая речка Каменка сбегала в озеро Нево. Сейчас ее робким водам мешали встречные волны и ветер, и речка тоже пробовала яриться и наскакивала снова и снова, пытаясь одолеть преграду и слиться с отцом-Нево. Нельзя было не сочувствовать маленькой упрямой речушке, которой наплевать на погоду.

На ее высоком берегу в полусотне шагов от берега большого озера стояла застава — сложенный из неохватных бревен детинец с рядами заборол и передней сторожевой башней, нависающей над единственными воротами. Земляной вал приподнимал детинец над землею, а опоясывающий заставу ров делал ее почти неприступной. «Почти» потому, что не рождалось такой крепости, какую нельзя было бы взять. Впрочем, за те без малого три десятка лет, что застава стояла тут, ничья чужая сила не входила в ее ворота. Даже викинги, что редко приплывают с миром, и то предпочитали обходить ее стороной и не тратить понапрасну времени. И небольшой поселок рядом мог чувствовать себя в безопасности.

Сейчас застава спала. Тьма стояла в дружинных молодечных избах и нескольких домах семейных воев. Мрак сгустился в неметоне, где спали боги. Посапывали во сне отроки и полноправные кмети, чутко дремали подле детских колыбелек женщины — всего четыре на почти шесть десятков мужчин. Только в конюшнях переступали с ноги на ногу лошади да в хлевах вздыхал скот.

Люди спали, доверившись нескольким дозорным, что единственные не спали в эту ночь. Двое неспешно бродили по заборолам, по пятам сопровождаемые лохматыми псами. Третий застыл наверху въездной башни. Чуть подавшись вперед и раздувая ноздри, он жадно ловил долетающие с озера запахи.

Зарница была пятой женщиной на заставе — четверо других были женами старших воинов-бояр: самого воеводы и его ближников. Это позволяло ей не забывать, кто она такая, но не более.

Два года минуло на днях, как, пройдя испытание, она была опоясана воинским поясом и названа кметем. И три года с малым пролетело над головой с той поры, как сбежала она чуть не из-под венца на заставу. Мать поплакала-погоревала, постояла у ворот укором и посмешищем, а потом и вовсе махнула рукой и ушла, напоследок бросив через плечо горькое слово: «Померла у меня дочка!..» Слышавшие ее вои тогда враз волной отхлынули от застывшей за их спинами Зарницы, и долго никто из них не мог заставить себя слово ей сказать. Хорошо воевода Ждан Хорошич не больно-то верил словам, что сказаны сгоряча. Девку-неслуха, что вопреки всем ушла из дома, гнать не велел — сам взялся за ее обучение. Зарница доверилась ему — Ждан Хорошич чуть не в отцы ей годился, старший сынок уж пятнадцатое лето встречал.