— А тебе нужен такой человек? В самом деле. Ты ведь несчастна с ним.

— А что, счастье — это главное в жизни?

Сагон пожал плечами.

— Для подавляющего большинства людей — да. Ты, конечно, рассуждаешь оригинально. Я бы спросил тебя, что главное, — лицо его вдруг исказилось, — да беда в том, что я знаю, что ты ответишь.

— Ты знаешь, — кивнула Ильгет, внутри ощутив радость, — потому и не спрашиваешь... бес.

— Ты ведь не любишь его. Ты это сама понимаешь.

— Люблю.

— Нет. Ты стараешься себя убедить, что любишь. Потому что так положено. Но ведь не случайно тебя даже не тянет к нему физически. Да, ты ощущаешь мою правоту... Ты действительно, как ни странно, виновата в этом. Если ты не любишь его, зачем жить с ним?

— Нет, — сказала Ильгет, — я люблю его. Он мой муж. Единственный. А не тянет... Просто у меня физиология такая.

— Он ведь унижает тебя.

Ильгет пожала плечами.

— Не знаю. Почему? Чем?

— Да, для тебя не существует унижения... Но посмотри другими глазами на все это: он над тобой издевается, живет, как ему нравится, а ты стелишься, делаешь для него все, и получаешь одни упреки.

— А зачем мне смотреть ЧУЖИМИ глазами? — спросила Ильгет.

— Да хотя бы потому, что твои слепы.

— Мои глаза слепы? Мои?! — Ильгет с удивлением уставилась в неподвижные сагонские зрачки.

Что-то менялось в лице сагона... он снова сидел близко к ней.

— Я в чем-то понимаю твоего мужа, — сказал он медленно, — ты действительно чудовище. Единственное, что ты... может быть... еще способна понять — это боль. Он, конечно, не может причинить тебе такую боль, которая произвела бы на тебя впечатление. Но я-то могу...

Господи, Иисусе, Сын Божий... подумала Ильгет. И вдруг до нее дошло.

— Ты не можешь, сагон. Ты развоплощен. У тебя нет власти надо мной.

— Рано или поздно я встречу тебя, — воздух стремительно серел. Фигура впереди расплылась и почти исчезала, — я встречу тебя, и тогда берегись.

Нельзя сказать, чтобы эти слова не вызвали у Ильгет страха. Она стала повторять молитву про себя.

Толчок. Она сидела по-прежнему на чем-то жестком. На полу. Опершись спиной о кровать. В комнате было темно. И свет не включится, подумала Ильгет. Наверное. Сил не было совсем. Она попробовала опереться на кровать, переползти. Но кровать оказалась совершенно мокрой. От пота, или? Судя по запаху — или... ничего себе дела. Белье Ильгет тоже оказалось мокрым.

Глупо стирать подштанники под краном, в страхе прислушиваясь — не проснется ли мама. Но что делать... Глупость, конечно.

И нет ощущения победы. Нет его. Противно вспомнить. Словно заноза после этого разговора осталась... как будто сагон в чем-то прав. Все же. А что, если ты просто в розовых очках? Ты неадекватно воспринимаешь жизнь? Да, сагон всегда неправ, но... Но почему такое острое чувство поражения? Тоски?

— А дети твои теперь дома?

— Да, ведь интернат закрылся. Да и вообще, — Нела вздохнула, — наверное, это все-таки неправильно. И ты знаешь, даже не потому, что им нужна мать, и все такое...

Ильгет, звеня ложкой, выскребла остатки мороженого из вазочки. Нела задумчиво продолжала.

— Нет, не поэтому. Я ведь и теперь работаю, они с бабушкой, только по вечерам видимся. Но видишь, жизнь в интернате — это жизнь в казенном доме. Как в тюрьме. Нам бы понравилось, если бы каждый наш шаг регламентировали, все по режиму.