К крайнему изумлению Ильи, у сестры быстро появились поклонники.

Сама Варька благоразумно не говорила брату об этом, но однажды проболтался Кузьма. Мальчишка со смехом клялся, что господа в ресторане "шалеют просто" от Варькиной черноты и бровастости, называя Смолякову "истинной дочерью степей", "египетской принцессой" и "кочевой красавицей".

"И от носа её тоже шалеют?!" - ни на миг не поверил Илья. - "И от зубьев?!

Воля твоя, чяворо, только брешешь ты! Я её в таборе сколько лет пристроить не мог, а ты мне здесь…" "Да много ты смыслишь!" - махал руками Кузьма. - "Тут тебе не табор!

Господам же то и нравится, что она чёрная и на воронёнка похожа!

Настоящая цыганка - чуешь? Из-под колеса выпрыгнувшая! В городе-то пойди найди такую им на радость! А как ещё Варька запоёт, так и вовсе…" Илья ничего не понял, но на всякий случай заявил, что, коли так, они немедленно съезжают обратно в табор, чтобы не вводить сестрицу в соблазн.

"Сбежит ещё с гаджом, а я потом со стыда сдохну нашим объяснять, что за…" Договорить он не смог: над головой просвистел старый, грязный валенок.

Илья еле успел пригнуться, валенок бухнулся о стену и обсыпал его пахнущей мышами трухой.

"Ещё раз так скажешь - задушу!" - угрюмо пообещала Варька, стоя на пороге горницы. - "Я - и с гаджом! Совесть у тебя есть?! Брат родной называется, тьфу!" И вышла, хлопнув дверью. Илья поднял с пола валенок, озадаченно посмотрел на Кузьму. Тот пожал плечами, осторожно мотнул головой, - иди, мол, за ней, - но Варька неожиданно просунулась в дверь снова и объявила:

"А будь ты у меня поумней - сам бы с хором ездил! В десять раз против моего заработал бы - клянусь! Сколько раз уж я тебя просила, а ты всё как…" Но тут уже Илья, выругавшись, со всей силы запустил в сестру злополучным валенком, и Варька, пискнув, скрылась в сенях. Кузьма расхохотался:

"Вот два сапога пара, Смоляковы! А она, между прочим, дело говорит!

Съездил бы с нами хоть раз, а?" "Не дождётесь. Много чести барам вашим." Илья не кривил душой: он был уверен, что никогда в жизни не будет драть глотку для господ. Всерьёз уговоры Варьки он не принимал. И впоследствии утверждал, что ноги бы его в хоре не было, не появись у Макарьевны в один из ветреных и холодных ноябрьских дней злой, как чёрт, Арапо.

– Ну, всё, ромалэ, доигрались! - мрачно сказал Митро, входя в горницу.

Илья, Макарьевна и Варька, резавшиеся за столом в дурака, прекратили игру и дружно повернулись к нему. Кузьма мгновенно вытащил из колоды козырного туза, сунул его в рукав и тоже воззрился на пришедшего:

– Чего случилось-то, Трофимыч?

Митро, не отвечая, сел на пол у порога и насупился. Цыгане переглянулись. Варька встревоженно встала из-за стола, подошла к нему:

– Дмитрий Трофимыч, да ты что? В семье что-то? Я слышала, вашу Матрёшу замуж сговорили за Ефимку Конакова… Он что, её не берёт?

– Хуже! - буркнул Митро. - У дяди Васи опять запой.

Глаза Варьки стали огромными. Она испуганно перекрестилась. Кузьма шёпотом сказал "Ой, боженьки…", выронил из рукава спрятанного туза и полез обеими руками в растрёпанную шевелюру. Макарьевна схватилась за голову.

– Сегодня ж день-то какой! - чуть не плача продолжал Митро. - У Баташева, Иван Архипыча, именины! Они весь хор к себе в Старомонетный приглашают, с друзьями гуляют, час назад от них мальчишка прибегал, беспокоятся - будем ли. Яков Васильич обещал, велел, чтоб - все до единого…

Я - к дяде Васе, а его Гашка вся зарёванная сидит. Запил, говорит, ещё вчера.

Ну, вот что я теперь Яков Васильичу скажу, что?! Он же не из него, а из меня три души вынет! Как будто нянька я вам приставленная… Если б хоть не Баташев! Если б другой кто!

Положение в самом деле было отчаянным.