– Что ты, сестрица?

– Бог мой, сколько лет, Илья… - она всхлипнула. - Я тебя вороным помню, а ты теперь…

Илья невольно провёл рукой по наполовину седым волосам.

– Ты сам здесь откуда взялся, морэ, а? - перебил жену Мишка. - Нашито в Крыму сроду не кочевали… Верно я слышал, будто ты от них ушёл?

И Настька твоя где сейчас? На Москве али с тобой?

– На Москве, - коротко сказал Илья и, желая переменить разговор, спросил:

– Дети есть у вас? Сколько?

– А-а, чтоб у меня столько коней было, сколько этих сатанят… Было семнадцать, но четверо померли. Пошли, покажу. - Мишка махнул рукой на шатёр и стоящую рядом с ним странного вида телегу, крытую рогожей, свешивающейся до самой земли. Присмотревшись, Илья увидел, что это не телега, а двуколка с задранными в небо оглоблями. Возле неё догорали угли костра. Над углями висел закопчённый котёл со вмятиной на боку, в котором что-то булькало, а рядом, жадно наблюдая за этим бульканьем, сидело трое худых большеглазых подростков с соломой в волосах.

– Пашка, Ванька, Васька. - отрекомендовал их Мишка, на всякий случай грозя сыновьям кулаком. Затем стукнул по колесу двуколки: - Эй, выджяньте!

Под рогожей зашумели, завозились, кто-то громко заревел. Первой выскочила, путаясь в рваной юбке, девчонка лет десяти, чумазая и белозубая, с мелкокудрявой копной волос. Прямо в её подставленные руки вывалился, вопя, трёхлетний, совсем голый мальчишка. Из-под телеги выполз, отчаянно зевая, парень лет четырнадцати, за ним вылезли рыжая грязная собака и двухлетняя девочка в мужской кожаной жилетке на голое тело. Наконец из телеги высунулось сразу шесть грязных пяток, и на землю перед углями съехали друг за другом заспанные тройняшки.

– Вот! - гордо заявил Мишка, тыкая кнутом в сторону детей. - Это всё моё!

– Их же десять… - Илья бегло пересчитал Мишкино потомство.

– Двое сыновей женились, у меня внуков восемь уже. Или десять… Ташка, восемь или десять? А, бог с ними, какая разница… И дочь на Николу зимнего замуж выдал во влашскую семью. Эти - те, что на моём хребте остались.

"Остатки" молчали, сосали грязные пальцы, равнодушно поглядывали на незнакомого цыгана. Десятилетняя девочка улыбнулась Илье, ловко шлёпнула комара на щеке, смутилась и спряталась за плечо брата.

– Вот так и живём, морэ, - послышался за спиной Ильи негромкий голос, и он, оглянувшись, увидел подошедшую Ташку. - Тяжело, сам видишь. Вертимся, поворачиваемся, как воры на базаре. Мишка с сыновьями кузнечит, я гадаю, по ярмаркам бегаю, дети на базарах пляшут хорошо…

– Так отчего же тяжело, сестра?! - удивился Илья. - С таким выводком вы уж золоту счёт потерять должны! Да и ты всегда добыть умела, я ж помню…

– Умела… И сейчас умею. Мишка, да ты куда? - перебив саму себя, окликнула Ташка мужа, вдруг устремившегося куда-то в сторону от телеги к большому костру, где мелькали тени цыган и слышался чистый девичий голос:

"Ах, да ты ночь моя, ноченька…"

– За Улькой! - раздалось из темноты. - Пусть поглядит Смоляко, какую…

Но окончания фразы Илья не услышал: голос Мишки потонул во взрыве смеха и весёлых голосов. Он опять повернулся к Ташке и только сейчас заметил, как плохо она одета. И юбка, и кофта, и фартук на жене Хохадо были чистыми, но изодранными в клочья. Более того, - на Ташке не было ни одного украшения. Он нарочно присмотрелся, когда угли вдруг выстрелили ярким снопом искр: не показалось ли. Но глаза его не обманули: Ташка не носила даже самых простых медных серёжек.

– Дочь недавно замуж пристроили… - задумчиво, глядя на гаснущие угли костра и не замечая изумлённого взгляда Ильи, продолжала Ташка.