— Вообще-то во Франции, в Нормандии, у меня основная резиденция. Я ее так чувствую — мой дом. Там спокойно, красиво, неподалеку живет разная богема. Там у меня есть Милен — экономка, две горничные, садовники, охрана.
— А ты сам русский?
— Я сам… не знаю кто. — Он усмехнулся. — Сейчас и не разберешь.
— Ну да… — кивнула Лиза.
— А ты бы хотела жить со мной в Нормандии? — спросил он, откинувшись на стуле.
— Странный вопрос, — мрачно констатировала Лиза. — Мы знакомы без году неделя.
— Ну чисто теоретически, — упрямствовал Федя, — ты бы хотела жить в Нормандии, среди яблоневых садов, в большом загородном доме…
Лиза задумалась.
— Не уверена, — медленно ответила она. — Все-таки город… Знаешь, хоть здесь и суета, и пыль, и грязь, и всякая морока… Я люблю город. Я бы согласилась жить, как ты. И знать, что где-то в Нормандии есть дом. Есть… приют.
— Здорово! — пылко воскликнул Федя. — Мы с тобой похожи. Очень трудно найти человека, который бы уважал кочевую жизнь. Пойдем в гостиную.
В гостиной они устроились перед камином, разожгли огонь, и Лиза погрузилась в истому.
— Ты довольна своей жизнью? — спросил Федя, глядя на пламя.
— Не совсем.
Это был сложный вопрос. С одной стороны, у нее были порядочные сбережения. И она всегда могла выйти за кого-нибудь замуж (в том, что по городу ходят десятки мужчин, желающих вступить с ней в официальные отношения, Лиза не сомневалась). В конце концов, она была известным фотографом.
Но во всем прослеживалась какая-то неустойчивость. Все браки распались — семью она так и не создала. И не была уверена, что готова создать. Ее фотографии покупали, некоторые ими восхищались, но осторожные журналы заказывали снимки только в крайнем случае. Журналы боялись рекламодателей, которым подавай гламур, а Лиза была капризной, не умела подстраиваться. При желании на те деньги, что она зарабатывала съемками, можно было бы прожить, но жить на эти деньги у Лизы не было никакого желания. Жить в одно время с Мадонной, Юлией Тимошенко и Скарлетт Йохансен и при этом быть полуфотографом, полусветской дамочкой, полуженой было как-то несерьезно. Лизе хотелось большего — все вокруг хотят большего. А как этого большего добиться, и вообще что такое это большее, Лиза не понимала.
Все это ей очень не хотелось никому рассказывать — она даже Варе ни разу не проговорилась, и только Маша однажды вытирала ей пьяные слезы и уверяла, что все получится.
Но Феде она почему-то все рассказала. Было в нем нечто, что давало надежду на то, что он поможет. Не делом, так словом. И Лиза сначала нехотя, а потом все с большим отчаянием выкладывала все свои страхи и сомнения.
«Если он скажет, что мне пора взрослеть, я его брошу прямо сейчас», — закончив исповедоваться, подумала Лиза.
— Я не хочу тебя ни в чем убеждать, — начал он, открыв новую бутылку французского вина. — Но мы думаем, что весь мир всегда будет относиться к нам, как папа с мамой. Для родителей мы — самые лучшие, что бы мы ни сделали. Но в жизни так не бывает. То есть бывает, но это надо заслужить. Чтобы тебя признали лучшим, нужно добиваться этого. Даже если ты Херб Ритц, тебе придется соглашаться с другими. Ты можешь оставаться собой, но зачастую тебе необходимо считаться с мнением рекламодателей или редактора журнала. Коллектив.
— Но я это ненавижу! — возмутилась Лиза. — Почему тогда я, а не кто-то еще, если все равно приходится подстраиваться?
— Ты сама ответила, — улыбнулся он. |