– Да знаю, – Ушаков махнул рукой. – А коли все-таки прикажешь, государь, Катьку за Кузина отдать? Кто я такой, чтобы воли императорской противиться? Все мы холопы твои, как скажешь, так оно и будет, – и он посмотрел на меня с надеждой. Я аж крякнул. Вот ведь жук. И дочь не хочет против себя настраивать, но, с другой стороны, я его понимаю, Митька Кузин, без году неделя поместный дворянин, не самая лучшая партия для дочери графа.

– Я подумаю, Андрей Иванович, – наконец, я сумел дать ответ на этот непростой вопрос. – И передам тебе о решении своем лично. Ну а теперича ступай, и назначь смутьянам хорошее наказание. Например, работа весь день, а ночевать снова в камеру. И так в течении пары недель. Неча задарма кормить их, прав ты, пущай кошт отрабатывают.

Ушаков быстренько подобрал папку и убрался, пока я в чем-нибудь не одумался и не передумал. Я же снова посмотрел на стол.

– Степан! Степан, сукин ты сын! – дверь отворилась и в кабинет вбежал растрепанный Голицкий. – Убери здесь все, – я уже спокойно кивнул на стол, с которого Голицкий спешно убирал кофейник и так раздражающую меня чашку. Чашка раздражала до такой степени, что хотелось садануть ею о стену, но, как рачительный хозяин я не мог себе позволить подобные детские выходки.

– Государь Петр Алексеевич, там Нартов ждет. Уже часа полтора как, – уже у двери сообщил Степан.

– А что же ты молчал-то? – с языка готово было сорваться крепкое словцо, но я его придержал, негоже срываться на секретаря, который не виноват, что его еще не вышколили до идеала.

– Так звать? – я резко обернулся и взглядом дал понять побледневшему Голицкому, что тот крепко нарывается.

Юркнув за дверь, которую оставил слегка приоткрытой, он прямо от порога громко произнес, правда с той стороны двери, но это уже мелочи.

– Нартов Андрей Константинович к государю.

Через приоткрытую дверь в кабинет зашел не старый еще мужчина весьма приятной наружности.

– Проходи, Андрей Константинович, – я махнул рукой на кресло для посетителей. Нартов, о котором я только знал, но еще никогда его не видел, присел на краешек, нервно оглядываясь по сторонам. – Слышал я тут намедни, как князь Черкасский дифирамбы тебе пел, рассказывая, как хорошо ты дело чеканное, да печатное поставил. И типографию оснастил и чеканку наладил…

– Пустое то, – махнул он рукой и отрешенно посмотрел на меня. – Мне бы стоящим делом заняться, государь Петр Алексеевич, да чтобы пользу какую принести во славу отечества.

– Золотые слова, Андрей Константинович, золотые слова, – я сел напротив него. – Вот об этом я и позвал тебя, дабы поговорить. Видел я намедни чертежи твоего станка, что сумеет идеального сечения трубы делать, да еще и диаметру различного, хошь для пушек дуло клепай, а хошь и в бусах женских отверстие прорубит, не повредив при этом болванку.

– Да сколь лет уже тем чертежам, – Нартов скривился. – Еще при деде твоем, государь, при Петре Алексеевиче чертил я их. Петр Алексеевич даже по заграницам меня отправил, дабы мастеров найти, что машину таку соберут, но, увы… – и он развел руками.

– И об этом огорчении твоем ведаю я, Андрей Константинович, – я сложил руки домиком и опустил на них подбородок, глядя на гениального токаря, по чьим чертежам сумели работать англичане, да и то лишь век спустя. Чем больше я живу в этой эпохе, тем больше убеждаюсь, что практически все, что я знаю, кроме, разумеется электроники, когда-то уже создавалось, но по каким-то причинам было невостребовано.