— По-моему, нам не о чем разговаривать.

Но он не мог не оценить обаяния этого человека — словно некий великий деятель удостоил его своим вниманием, избрав единственного из толпы для личной аудиенции.

— Меня не покидает мысль, что вы не совсем правильно оцениваете сложившуюся ситуацию. — Л. скептически улыбнулся, понимая, что после двух лет войны его заявление звучит как дерзость. — Я хочу сказать, что на самом деле вы — наш человек.

— В тюрьме я этого как-то не почувствовал.

Л. был в некотором роде цельной натурой и производил впечатление человека искреннего. Он сказал:

— Я понимаю — вы прошли через ад. Я посещал некоторые наши тюрьмы. Сейчас они меняются к лучшему. Но начало войны — всегда самое тяжелое время. И вообще, нет смысла сваливать друг на друга жестокости войны. Надеюсь, вам известно, что делается в ваших тюрьмах. И вы и мы — не безгрешны. Так будет и впредь, я полагаю, пока один из нас не победит.

— Не лучший аргумент для человека, который потерял жену.

— Да, это ужасный случай. Вы, вероятно, слышали — мы расстреляли за это коменданта. Я вам вот что хочу сказать… — У Л. был длинный хрящеватый нос, как на старинных потемневших портретах, которые висят в картинных галереях, ему бы пошла шпага, такая же тощая и длинная, как он сам. — Если вы победите, какая жизнь выпадет на долю людей вашего круга? Вам ведь все равно не будут доверять, ибо вы буржуа. Не думаю даже, что они вам и сейчас доверяют. И вы не доверяете им. Неужели вы серьезно думаете, что среди тех, кто разрушил Национальный музей и уничтожил картины З., найдется хоть один человек, заинтересованный в вашей работе? — Он говорил с пафосом, словно был президентом Академии, воздающим должное заслугам Д.: — Я имею в виду Бернскую рукопись.

— Я борюсь не ради себя, — сказал Д. Ему пришло в голову, что, если б не война, они, пожалуй, могли бы стать друзьями. Иногда аристократическое происхождение пробуждает в людях, вот в таких, как это тощее поджарое существо, интерес к наукам, искусствам, желание меценатствовать.

— Я вовсе не имел в виду, что вы сражаетесь за ваши личные интересы, — сказал Л. — Вы еще больший идеалист, чем я. Понимаю, что мои мотивы кажутся вам подозрительными. Мое имущество конфисковано. Уверен, — он грустно улыбнулся, давая понять, что не сомневается в сочувствии собеседника, — что мои полотна сожжены вместе с моей коллекцией старинных рукописей. Правда, у меня не было ничего, что бы заинтересовало вас, разве что один из первых манускриптов «Божьего града» Августина.

Этот дьявол-искуситель умел быть привлекательным и проницательным. Д. не нашелся, что ответить. Л. продолжал:

— Но я не жалуюсь. Такие ужасы неминуемо происходят во время войны с тем, что дорого нашему сердцу. С моей коллекцией и вашей женой.

Поразительно, как он не заметил своего промаха! Этот высокий костлявый человек с длинным носом и чувственным ртом явно ждал, что Д. с ним согласится. Он не имел ни малейшего представления о том, что значит любить другое человеческое существо. Его дом, который они сожгли, был, вероятно, похож на музей: старинная мебель, натянутые вдоль стен картинной галереи шнуры в дни публичных посещений. Весьма вероятно, что он знал цену Бернской рукописи, но где ему было понять, что эта рукопись ничего не стоит в сравнении с любимой женщиной. Следуя дальше по ложному пути, Л. добавил:

— Мы оба пострадали.

Неужто этот тип мог хоть на секунду показаться ему другом? Лучше вообще уничтожить цивилизацию, чем отдать власть над людьми в руки вот таких «цивилизованных» господ.