5

Первый раз полет показался Людмиле таким долгим, потом настал момент, которого она ожидала с неким глухим страхом: колеса их маленького полупустого самолета коснулись, высекая брызги искр, посадочной бетонки, вязко заревели двигатели, заставляя небо осесть на землю. Приземлились. Тюмень.

В Тюмени она и живет: здесь квартира, семья, муж, пустой холодильник, нестираное белье, заботы, заботы, заботы... Следующий вылет был через шесть часов.

— Поедешь в город? — спросил ее диспетчер. — Или в профилакторий направление дать?

— В город.

— Такси вызвать?

— Нет, возьму на стоянке.

— На вылет не опаздывай!

Она прошла по коридору, ощущая непонятную неловкость, сковавшую ноги, посмотрела на туфли, словно причина крылась в них, усмехнулась. Во рту было сухо. Точно так же сушило рот, когда она в детстве болела корью. В ночь перед кризисом она лежала с закрытыми глазами, серыми щеками и все время спрашивала у своей матери Елизаветы Петровны:

— Мама, а почему в доме кто-то в бом бьет? Бом-бом!

От этих вопросов у Елизаветы Петровны, не переставая, катились слезы. Она вспомнила какой-то детский рассказ, где маленький мальчик тоже задавал вопрос насчет колокольного боя, раздававшегося в опустелом доме.

— Это специальное било. Специальный человек нанят, чтобы мы слышали звон...

— А на каком этаже он бьет? — прорываясь сквозь больное забытье, перебивала Людка.

— Каждый раз на разном.

— На нашем тоже бьет?

— И на нашем.

На самом деле дом был погружен в сон, стояла такая тишина, что был слышен ток крови в висках.

От этого далекого детского воспоминания во рту стало еще суше. Людмила не понимала, что с ней происходит. Она попробовала найти причину, но ничего на ум не приходило. Тогда она решила, что все это от усталости.

Домой идти не хотелось, с мужем она в ссоре. И кажется, на этот раз надолго.

Кто-то из великих сказал, что если жена, проснувшись однажды утром, замечает прыщеватые худосочные ноги мужа и несвежую рубашку на его теле, а муж в свою очередь — вялые, вислые груди жены и нездоровый цвет лица, то это конец! Это разрыв!

В ее отношениях с мужем не было, правда, ни «прыщеватых худосочных ног», ни, слава богу, «вялых, вислых грудей». И все-таки она перестала понимать мужа. А однажды имел место даже всплеск ненависти. По пустяковому поводу. Приступ был минутным, а неприятный полынный осадок остался и довольно долго напоминал о себе.

Людмила села в такси. Шофер, молодой, белобрысый, сдвинул форменную фуражку с раздавленным козырьком на бровь, оголив стриженый шишкастый затылок. Рванул с места, лишь потом спросил, обернувшись:

— Куда прикажете?

По сладкой, спокойной интонации она поняла, что шофер из говорунов. А Людмиле меньше всего хотелось в эти минуты разговаривать с кем бы то ни было. Сейчас потянет этого рубаху-парня в россказни, понесет он всякую муть... Шофер гнал машину по пустынному до дальней просини шоссе со скоростью сто, повернув голову и не глядя на дорогу; в глазах наглинка — видно, нравилась ему пассажирка с летными птичками на рукавах пальто.

— Пардон, мадам! Задумались! Куда прикажете? Надеюсь, в город?

— К «Золотому ключику».

— Бу сде... — ответил шофер. Раскрыл рот, чтобы заговорить снова, но вдруг почувствовал что-то не то, запал его враз иссяк, тогда он предпринял тактический ход. И вот уже третий километр мчался, не смотря в ветровое стекло, — он глядел только на Людмилу, гибко выгнув шею с пухлыми мягкими венами, ожидая, что она попросит его обратить внимание на дорогу, а то ведь неровен час и в кювете можно очутиться, или попросит о чем-нибудь еще, в этаком же духе.