— Братцы штурманы, когда летим? — прокричал Старенков. — Погода когда?

— Запрос в небеса сделали. Да вот с ответом задержка!

— В «фиму» небось идете резаться?

— В нее.

— Что это за штуковина «фима»? — Костылев придвинулся к Старенкову, тронул его за плечо, упругое и круглое, будто из резины литое.

— Есть такая азартная картежная игра, я ей еще в техникуме обучился. За полчаса можно не только зарплату продуть, но и штаны с пиджаком, и дом со всем имуществом, и даже собственную жену. Хотя вертолетчики, они странный народ — играют в эту игру без всякого материального интереса. В лучшем случае на щелчки по носу либо по ушам, на конфеты или спички. Так что азарта тут ноль целых ноль десятых.

Костылев оглянулся на жесткий, стекольный визг снега — так снег мог давить только тяжелотелый человек: под навес, согнув голову настолько, что она уперлась подбородком в грудь, входил гигант — тот, что с робким видом доставал цветок из кармана у клетушки отдела кадров.

— Как, Уно, твоя Дюймовочка?

— На пушечный выстрел подпускает, а дальше — нет.

Костылев понял только сейчас, чему он поразился при первой встрече с Уно — не двухметровому баскетбольному росту, не тому, что тот, как волшебник, в мороз умудряется добывать нежные южные цветы, — акценту поразился. Не так уж приметному, но придающему голосу какое-то неподдельное добродушие, успокоенность.

Под широким навесом стало тесно.

— Не принимает она тебя всерьез, Уно.

— Намерения у меня самые серьезные, — грустно сказал Уно, тряхнул плечами, сбивая с них морось. Лицо его, широкое, крупно очерченное, с коротким носом, твердыми щеками и длинным, до розовины выбритым подбородком, было жестким и одновременно беспомощным.

— Уно, познакомься, — Старенков приблизился к Илье Муромцу, сделал жест в сторону Костылева. — Мой новый подопечный. В бригаду к себе взял. В самолете вместе летели. Глядишь, толк выйдет...

— А бестолочь останется, — улыбнулся Костылев, потер рукою ухо — щипало его, однако, на морозе.

— Видишь, он даже юморист. Одним юмористом в полку больше стало.

Уно подошел к Костылеву, внимательно, придирчиво осмотрел его. Глаза у Уно были светлыми и вязкими, медового цвета.

— Познакомимся, — он протянул Костылеву руку, огромную и жесткую, пальцы будто выпиленные из дерева. — Уно Тильк. Бригадир. Вот с ним соревнуюсь, — кивнул в сторону Старенкова. — С его бригадой.

— У нас бригадиров столько, что и пальцев обеих рук не хватит, чтоб пересчитать. Четыре комплексных — это сварщики объединены с шоферами плетевозов, еще шесть — изолировщики, да еще землеройщики, да укладчики, да монтажники. А Уно — бригадир особый! Он у нас, эники-беники, газовый бог! — Конопатый ушастый человек выпалил эти слова единым духом, будто кружку пива осушил. Тараторя, он одновременно шмыгал носом, и хрипатый негромкий голосок его сопровождался посвистыванием. С этим человеком Костылева еще не познакомили.

— Ксенофонт Вдовин, лучший работник здешней земли и прилегающей к ней областей, — представил его Уно. — На все руки мастак. Норму на двести — двести пятьдесят выполняет.

— На меньшее просто не соглашается, — добавил кто-то из-за спины Уно Тилька.

Под навесом раздался дружный хохот.