«После экскурсии телефон попросит», — поняла она с безнадежной усталостью, выбралась из толпы слушателей, пошла к выходу — широким, в две створки, окрашенным суриком воротам, ощущая на себе сожалеющий взгляд. Зинка, топоча каблуками, догнала ее.

— Люд, ты куда? Экскурсия еще не кончилась.

— Что-то чувствую себя не очень, Зина.

— Я с тобой. А экскурсовод-то, а? — Она изменила голос, добавив в него пронзительных тонов, высокости, передразнила: — «Знаете, как делается пушка? Берется длинная дырка, обмазывается горячим железом, получается ствол...»

Людмила рассмеялась. Улица встретила их морозной свежестью, яблоневым духом, запахом разломленного арбуза, которым отдавал снег. Людмила вспомнила, как она где-то читала, что молодой, поутру выпавший снежок обязательно пахнет антоновкой либо дарами бахчей — арбузами. Так же пахнет и принесенное с мороза белье, и стылый круг молока с желтой нашлепкой поднявшихся наверх сливок, и сосновая, отделенная от ствола кожура.

— Знаешь, мне отец рассказывал, что на месте этого завода еще десять лет назад был пшик. Болотный берег, поросший камышом. Отец ходил сюда бить уток. А сейчас — и-и!

— Сколько тебе лет, Зинка?

— Много. Старуха уже.

— Ты еще не в том возрасте, чтобы не отвечать на этот вопрос.

— Двадцать один.

— Завидки берут.

— Слушай, Люд, а что было в письме?

Людмила раскрыла сумочку, извлекла конверт, оторвала от края полоску. Письмо было коротким, короче не бывает.

— Чего там? — любопытничала Зинка.

— Так, человек один... приехать просит.

Зинка взглянула на черный пятак штемпеля.

— С севера прислано?

Людмила кивнула.

— Так поезжай!

— Зереново это.

— В Зеренове небо закрыто. Ураган. Хороший человек-то хоть? А?

— Ничего. Ладно, Зинуль. Домой поеду, посмотрю, как там мой Андрюшка.

— Ой, Людк! — Зинка вдруг вцепилась руками в ее пальто, прижалась щекой к плечу, высверкнула одним глазом, другой прикрыла плетью волос; какая-то горестная обида, желание лучшей участи отразились в Зинкином взоре, и Людмила отвернулась от нее.

Когда она была дома, коротко затренькал телефон. Людмила подняла тяжелую влажную трубку, притиснула ее вначале к виску, потом сдвинула к уху.

— Люд! — услышала она недалекое Зинкино дыхание. — Зереново открыли. Я заявила тебя в экипаж. Давай скорее!

— Хорошо, Зинка! Я сейчас! — проговорила Людмила в колосничок трубки, внезапно поняв в этот миг, что созданный за многие годы мир, с его привычками, устоями, неблагополучием во имя Андрюшкиного благополучия, рушится, земля распахивается, принимая ее в свои теснины.

10

Уно Тильк с топаньем ввалился в домик, где остановилась аварийная бригада. Огромный, красноглазый с мороза, сел на лавку, отколупнул от подбородка льдышку, из раздвоины вылущил целую сосульку, поморщился от боли.

— Дела, мужики, хреновые.

— Говори яснее, — потребовал Вдовин.

— Где уж яснее, — Уно дохнул паром. — Скважину нам в короткий срок не задавить. Сложно. И поселок дальше морозить нельзя, за это нас по голове не погладят.

— А если погладят, то так, что зубы выскочат.

— В двух километрах от аварийной скважины есть еще одна. На консервации стоит. Ее надо срочно освоить, перебросить в поселок шлейф, пустить газ. Иначе детишек из Зеренова эвакуировать придется.

— Уно, как быть, если на поселок опять газ с аварийной скважины пойдет?

— Предусмотрено и это.