— Свой так свой, — согласился Баушкин. Маленькие вороньи глазки его ничего не выражали, лицо тоже было непроницаемым. — Вышку к воде оттащили — это хорошо. Бульдозериста я забираю, машину оставляю. Это раз. Агрегат для задавки сегодня доставит вертолет. Это два. Народу сколько хотите — столько дам! Со всех работ сниму — вам отдам. Только одно надо — пустите газ в поселок. Иначе поселок вымерзнет.

Баушкин замолчал, копнул разукрашенным цветными фетровыми полосками пимом снег, поддел смерзшуюся глутку, ловко отбил в сторону.

— А, товарищ Баушкин? — вновь заговорил угрюмый.

— Будешь под ногами путаться — вовсе машины лишу, — предупредил Баушкин. — Понял?

Арматуру подцепили проволочными вожжами, Костылев тихими, крабьими рывками подогнал бульдозер, концы накинули на клешнину прицепа, и Костылев, правя бульдозер то вправо, то влево, начал поднимать рукастую, украшенную штурваликами вентилей арматуру. Он взмок в несколько минут, пот густой изморозью выступил на лбу. Заледенев, изморозь обжигала кожу. Костылев морщился, играл желваками оттого, что не может отнять рук от деревянных катушек рычагов, содрать ледяную корку со лба и щек.

— Сто-о-оп! — донесся до него крик, и Костылев всем телом надавил на педаль тормоза, потом поднес дрожащие руки к лицу, отерся.

— Де-ержи  мертво! Не отпускай, — послышался вопль Уно. — Чтоб арматура ни на сантиметр! Иначе вся малина проки-и-иснет!

— Добро, — тихо отозвался Костылев, вывернул голову, глядя, как Вдовин, с помощью незнакомого Костылеву низенького человека, натягивает на устье скважины толстобокий хомут, а рядом с ними, выгнув острый, как у кузнечика, хребет и раскинув тонкие, чего даже не смогли скрыть ватные штаны, ноги, ждал на подхвате парень в барашковой шапке-кожанке с болтом в одной руке и гайкой в другой. Когда Вдовин и низенький смежили половины хомута, парень кинулся к ним под ноги, быстро заработал руками, высоко отрывая от тела локти.

Из-под хомута вдруг с пронзительным вязким шипением вырвалась густая ореховая струя, окутала людей тяжелыми лохмами тумана, из которого тут же вывалился верткий Баушкин, начал тыкать рукою воздух. Костылев увидел, что на крутобоком холме, из-под которого, как яйцо из-под курицы, выкатывался их взгорок, стоит странная, похожая на торпеду машина, выкрашенная в салатовый военный цвет. Машина пустила кучерявый дымный столб. Костылев различил, что машина эта — обыкновенный грузовик, у которого вместо кузова на мост поставлен старый самолетный мотор. Реактивный. Свое отлетавший, но в дело еще пригодный. С помощью таких моторов чистят взлетные полосы, оголяя бетон от ледяных наростов.

Водитель высунул из кабины свое слизанное расстоянием лицо, и тут же из-под кормовой приплюснутости торпеды выхлестнула длинная струя. Вверх, как от взрыва, полетели какие-то обугленные деревяшки, комки снега, облако выгнулось парусом и, раскромсанное, раздерганное, покатилось по наклонной на сосьвинский лед. До Костылева донеслись какие-то крики, какие — не разобрать, сплошное многоголосье, в прогалине расступившихся людей он увидел лежащего ничком худосочного парня, потом ожесточенное лицо Уно, зажавшего в зубах угол воротника и делающего быстрые резкие движения. Костылев понял, что Уно заворачивает хомут. Вскрикнул — боль, тупая, оглушающая, колом вошла в него, он закашлялся, тычась ноздрями в борт полушубка, втягивая в себя кислый ворванный запах, но боль не оставляла его, наоборот, она росла, распирая грудную клетку, давя на позвоночник. Костылеву стало нечем дышать, в мозгу билась мысль, что надо выдержать, надо переждать, удушье должно схлынуть — ведь газ-то уходит. Боль застряла где-то у горла, словно наткнулась на преграду, и разом опала.

Костылев увидел, что худосочного парня уложили на нарты и каюр, замахнувшись на собак длинной, похожей на острогу палкой, погнал упряжку вверх.