Рот у вертолетчика был щербатым, улыбчивым. Старенков сорвался с места, помчался к зимнику, вертолетчик следом, цепляясь руками за воздух, ахая и стеная от напряжения. Старенков добрался до «Урала», повис на рукоятке дверцы, загнанно сипя, схватывая ртом морозный воздух. Борода и волосы его были седыми от инея.

— Д-давай, Рогов. Осторожно только. Больно ведь!

Костылева понесли головой вперед, кряхтя от натуги, — неуправляемое, беспамятное тело шофера было тяжелым, к тому же Рогов, как оказалось, панически боялся крови.

— Ноги не заденьте за что-нибудь, ноги! — закричал Старенков. — Поднимай ноги!

— Не поморозился бы, — поморщился вертолетчик, — пока до вертолета донесем, обмерзнуть может.

— Под трубу он попал, видишь? Шофер это, Костылев. Плеть, зараза, срубила крючки упора и врезала по кабине, когда он ехал. А потом на ноги рухнула.

— Несчастливая звезда у парня.

— Это мы еще посмотрим, счастливая или несчастная, — проговорил Старенков, ожесточаясь. — Главное, кости были б целы, а мясо нарастет.

— Крови вон сколько.

— Кровь оттого, что сердце здоровое. Потому и много.

Они шли по пробитому следу, цепко держа на руках неподвижное тело водителя, бултыхаясь из одной снеговой промоины в другую, матерясь и сопя. Вертолетчик на ходу поторапливал:

— Скорее, ребята, скорее! Световое время на пределе, ребята. Скорее!

— Слушай, пилот, — Старенков выгнул голову, потерся подбородком о дырку в плече. — Где ближайшая больница?

— В Зеренове. Туда закинем. Там заночевать придется.

— Насчет оплаты не сомневайся. Трасса и ночевку оплатит.

— Ненужно, — просто отозвался вертолетчик.

— А Зереново — эт‑то хорошо! Он, — Старенков помедлил, посмотрел на бескровное лицо Костылева с утончившимися пергаментными ноздрями, восковостью лба, густыми тенями в глазницах. Рот с выбеленным болью языком, на котором пузырилась то ли слюна, то ли намерзь, был приоткрыт. — Он был недавно в Зеренове, газовую аварию ликвидировал.

— Да? — оживился вертолетчик. — Про то я знаю. В областной газете заметка была. Я читал.

— До нас не дошла еще газета. — Старенков закряхтел, выбираясь из выбоины.

— Хорошо сработали ребята. Грыжу какую-то изобрели, впервые в практике ликвидации аварий.

Вертолетный бок навис над ними, холодный, трясущийся от моторной дрожи, нутряной провал трюма был чужим, эта враждебность покоробила Рогова, он зажмурил глаза, словно перед ним возникло наваждение.

— Осторожно, ребята, — предупредил вертолетчик.

В проеме показался еще один пилот, спокойный седой человек; присел на корточки, вытянул руки, подхватил Костылева под мышки, помог втянуть в трюм.

— Я с вами! — выкрикнул Старенков, словно предупреждая возражения пилотов, но возражать никто не собирался, наоборот, седой как-то удивленно, даже странно посмотрел на него, потом холодно усмехнулся. Рогов засуетился, обрывая пуговицы на своем тулупе.

— Подожди, бригадир! Одежку вот возьми, — он наконец распахнул свой ушитый в талии модный тулупец с тусклым замшевым верхом. В таком и на трассу можно ездить, и в городе не стыдно показаться.

Швырнул тулупец в трюм, вскинул руку с плотно сведенными в кулак пальцами — приветствие времен войны с франкистами в Испании. Старенков отмахнулся, скрылся в глуби трюма, где на извлеченных из хвоста носилках лежал беспамятный Костылев.

Вертолет взметелил снег, Рогов вобрал голову в плечи, на уши натянул воротник свитера, руки по самый локоть загнал в глубокие карманы, но с пятака не уходил, ждал до последнего, провожая машину.