Решили, для Полины лучше будет «тише едешь». Встали в кружок считаться — кому водить. Разложи считалочку на отдельные слова — никаких вопросов не возникает. «Зима». «Лето». «Попугай». «Сиди дома». «Не гуляй». Стало быть: и зимой и летом попугай должен сидеть дома, что естественно для него, африканского жителя, в непривычных климатических условиях.

Но считалочку произносят быстро, и тогда «зима-лето» сливаются в необычное «зималетто». Как Риголетто. По радио часто передают музыку из этой оперы. Риголетто в ней — главный герой. Вот и Зималетто — экзотическое африканское имя попугая.

Водить выпало Миньке. Он раскричался, что его обжулили. Сам стал считать:

Ничего особенного: торопится убежать от дождя, вот и оседлал пробегавшую мимо курицу.

Последнее слово опять пришлось на Миньку. Тут уж он ничего возразить не мог.

Пока играли, мимо проследовала, тяжело опираясь на палку, баба Лена в выгоревшем синем пальто и вязаной шапочке. В руках — матерчатая истрепанная сумка. Шла сторонкой, чтоб не помешать игравшим и обезопасить себя.

— Ты куда? — окликнул ее Антон.

— За хлебом, милый.

— А дедушка где?

— Кажется, куда-то собирается…

Минька плохо водил, злобно и понапрасну придирался, доказывал, что заметил движения, которых на самом деле не было. Антон заступился за Любочку, стал с ним спорить.

— Ну и ладно, — опять притворился обиженным Минька. — Играйте сами.

Он надеялся, его опять позовут, а они не стали.

— Может, в лапту? — предложила Полина, когда Минька скрылся во флигеле. Она заметно упарилась, а домой ее все не звали. Угроза окончания веселья нависла над ними, как туча.

Юлька быстрей побежала за мячом. У нее был отличный резиновый, наполовину красный, наполовину синий, с белой полоской, разделявшей два эти цвета.

А Антона попросили принести из дома мел, чтоб расчертить площадку. Он колебался. Вдруг дедушка его перехватит? Но и без мела не обойтись. Делать нечего, пришлось испытывать судьбу.

Открыла баба Таня.

— Антон!

Он побежал, будто не слышал. После яркого дневного света двигался в полутьме коридора почти на ощупь. Закричал еще из закутка:

— Мам, мам, дай мелу!

И застыл на пороге.

Хотя в комнате было светлей, показалось, что зрение окончательно ему изменило. Он напряг глаза…

— Ты, что, не узнал меня, Антон? — спросила женщина, сидевшая против мамы на тахте, и по звуку ее голоса и требовательной интонации, которая так мало сочеталась с привычной домашней обстановкой, Антон понял, что зрение ни при чем.

— Узнал, — сказал он, только теперь по-настоящему испугавшись и лихорадочно соображая, чем вызван ее приход.

— Антонина Ивановна проходила мимо и решила к нам заглянуть, — угадала его мысли мама.

Антон все еще не подыскал нужных слов, чтобы поздороваться.

— А почему не заглянуть? — подхватила Антонина Ивановна. — Мы ведь с тобой почти тезки. Ты Антон. Я Антонина… Ивановна, — помедлив, прибавила она.

На Антонине Ивановне было ее обычное платье цвета томатного сока, подвязанное узеньким пояском. Антон бы наверняка ее заметил, если бы она проходила через двор.

— Антонину Ивановну интересует, как живут ее ученики, продолжала мама.

— Да, — обиженно, или это только показалось Антону, вставила Антонина Ивановна и села поудобней. Тахта заскрипела. — Я сейчас хвалила тебя за прилежание. За то, что стараешься.

Зрение почти вернулось.