– Ах ты мятежница! – весело воскликнула Венди.

Флейм поморщилась, но подруга не заметила.

– Иногда, – мрачно сказала она, – я чувствую свою жизнь совершенно бессмысленной. А себя бесполезной.

– Ну, леди Альциона Сирамор-Форбс, если твоя жизнь бессмысленна, что говорить о нас, смертных? – с вызовом спросила Венди и сердито вдавила недокуренную сигарету в пепельницу.

– Я же не виновата, что мой отец был английским графом? – с обидой сказала Флейм.

– Был? Он умер что ли?

– Нет, не думаю. Нет.

Венди хихикнула. А Флейм быстро отвернулась от окна, опустила плечи, совершенно смутившись.

– Ты не думаешь? – спросила Венди. – Что это у вас за семейка? Ну прямо мыльная опера, которые крутят по ящику каждый день!

– Я знаю, – с печалью в голосе согласилась Флейм. – Понимаешь, мы не живем вместе. У нас нет семьи как таковой. Я всю жизнь росла с коричневыми конвертами. Большими коричневыми конвертами.

– С че-ем? – Венди перестала рыться в сумке в поисках пакетика с картофельными чипсами. Заморгав в полном недоумении, она уставилась на подругу. – С конвертами?

Флейм кивнула.

– Да, с конвертами. Сначала, когда дедушка пытался получить опеку над Джастином, в них лежали всякие документы, предписания, показания под присягой, отчеты частных сыщиков, медицинские справки и все такое. Моя мать восемнадцать лет боролась за Джастина, моего брата-близнеца, но не добилась даже права видеться с ним. Английские суды считают, что наследники графских титулов принадлежат только Англии, а никак не матерям. Потом появились другие конверты, они приходили каждую неделю и идут до сих пор.

– А в них что? – тихо спросила Венди, удивляясь, что Флейм доверилась ей.

– Фотографии Джастина, – едва слышно сказала Флейм. – У мамы их сотни, тысячи. На одной Джастину четыре. Частному сыщику, нанятому дедушкой, пришлось влезть на дерево, чтобы сделать снимок. Брат в Итоне получает приз на соревнованиях по крикету. Идет по улице. Обедает в ресторане, гуляет под руку с одной девушкой, с другой… Представляешь, мама даже никогда не говорила с ним, не слышала его голоса?

Венди потрясенно молчала.

– Мы говорим о нем постоянно. Я все время думаю о нем. Как он выглядит, что его может рассмешить, какие у них отношения с отцом? Мне даже жаль его, он не знает, какая замечательная у нас мама… Иногда… – На глазах Флейм заблестели слезы. – Иногда мы раскладываем фотографии и придумываем всякие истории с его участием. Но мы не знаем его. В день восемнадцатилетия Джастин напился и написал в полицейский шлем. Так кто он? Кретин или нормальный парень в таком возрасте? А может, слабак, который позволяет друзьям втянуть себя в дурацкие ситуации или ищет приключения вместе с ними? Понимаешь? Он мой близнец, и, хотя я могу до деталей описать его лицо и одежду, я не представляю, о чем он думает. Его собственная мать тоже не может.

Флейм умолкла, обеспокоенная звучанием своего голоса, внезапно ставшего высоким и вибрирующим. Она глубоко вздохнула и обреченно откинулась к стене. Венди задумчиво смотрела на нее.

– Понимаешь, ты ведь впервые рассказываешь мне о своей семье. А твой отец? Ну этот граф, который, по твоим словам, еще жив? – осторожно спросила она.

Флейм застенчиво улыбнулась.

– О, о нем никто и не заикается. Если я случайно упомяну его имя, то такое впечатление, что из солнечной Италии мы мгновенно переносимся в глубины Антарктики.