Вопрос о том, с чего начать – с новостей или с любви – так и не был решен. Элизабет встала, как только увидела его, и нервно выпалила:

– Что случилось, Генрих? В чем дело?

– Ничего плохого. У меня есть новости для тебя. Одни немного разочаруют тебя, зато другие очень хорошие.

– Плохие новости?

Ее голос дрожал, а глаза расширились, как у испуганной лошади. Генриху хотелось закричать, что она должна признаться и облегчить свою душу, что он простит ей все, что бы она ни сделала. Вместо этого он сказал успокаивающе:

– Не плохие, а хорошие новости. Я заключил договор с Францией. Через несколько недель твой брат Дорсет будет дома.

Элизабет покачала головой.

– Нет, на твоем лице написано совсем другое. Но ведь ты не намерен причинить вред Дорсету, правда?

Генрих закрыл глаза и глубоко вздохнул.

– Я не намерен причинять вреда никому, мужчине или женщине, кто бы это не сделал по отношению ко мне. Успокойтесь, мадам.

– Мадам! Мадам! У меня есть имя. Ты что, не можешь называть меня по имени?

– Элизабет, успокойся. Если ты хочешь теперь пилюлю, которую я подсластил, то вот она. Я решил не брать тебя в путешествие по стране. Мне совершенно ясно, что ты не совсем хорошо…

– Я должна поехать! Я поеду! Генрих, ты не можешь оставить меня здесь. Я хочу поехать.

С побледневшим лицом она выскользнула из кровати и направилась к нему, распахнув халат, под которым было обнаженное тело. Генрих не успел осознать свои эмоции и подчинить их себе, и на его лице отразилось такое отвращение, что Элизабет вскрикнула и отпрянула в сторону. В то же мгновение дверь распахнулась, и появились Чени и Уиллоубай с наполовину обнаженными мечами. Как ни быстро они действовали, Генрих был быстрее. Он запахнул халат Элизабет и обнял ее рукой. Затем он обернулся к дверям и улыбнулся.

– Ее Величество лишилась самообладания, услышав известие о договоре с Францией и освобождении ее брата. Пришлите к ней ее дам.

– Нет, – прошептала Элизабет, вцепившись в него, – нет, Генрих, не уходи. Я хочу поговорить с тобой.

– У нас будет для этого достаточно времени, когда ты будешь более сдержанной. Я уезжаю не завтра.

– Генрих, я не это имела ввиду. Я подумала о другом. Мне холодно.

Это была правда. Она дрожала, и Генрих чувствовал холодные прикосновения ее пальцев в тех местах, где она сжимала его халат, они были похожи на лед в бархате. Он подал знак, и фрейлины королевы удалились.

– Возможно, если ты скажешь мне, почему ты так настаиваешь на том, чтобы ехать со мной?..

– Не знаю. Я боюсь.

– Меня или за меня?

Она вела себя так, как будто не слышала его, но ее глаза показывали, что у нее на уме.

– Говорят, что ты никогда не передумаешь после того, как примешь решение.

– Это не совсем так, но здесь я не передумаю.

Его определенность, казалось, успокоила ее. Элизабет перевела дрожащее дыхание и сказала:

– Иди в постель.

Генрих недолго колебался. Он решил, что это небольшая плата за то, чтобы избежать устроенной ею сцены, но когда он начал машинально ласкать ее, она схватила его руку.

– О, нет.