— Я всегда знала, что вы низко пали, Синистрад, но вы никогда не опускались до убийства! Я не верю, что вы пойдете на это!

— Ну, не совсем так. Это вы думаете, что я никогда не опускался до убийства. Вы меня просто плохо знаете. Всего хорошего, сударыня. Я позову вас, когда придет время встретить нашего сына.

Он поклонился, прижав руку к сердцу. Это был традиционный жест прощания с супругой, но Синистрад даже его сумел превратить в насмешку. Раскланявшись, он удалился.

Иридаль трясло. Она сжалась в кресле, глядя в окно сухими глазами…

***

— …Отец говорит, что вы дурной человек. Юная Иридаль стояла у окна отцовского дома и смотрела на улицу. Рядом с ней, почти касаясь ее, но не переступая границ дозволенного, стоял молодой мистериарх. Он был красив, как злодей из сказок, что рассказывала Иридаль ее нянька: гладкая белая кожа; прозрачно-карие глаза, которые, казалось, хранили множество тайн; улыбка, обещающая открыть эти тайны тому, кто сумеет расположить его к себе. Черная ермолка с золотой каймой (знак того, что Синистрад достиг Седьмого Дома — высшей степени среди магов) острым углом спускалась к переносице. Эта ермолка придавала ему особенно мудрый вид и сообщала его чертам выразительность — иначе лицо Синистрада могло бы показаться бесцветным, оттого что у него не было ни бровей, ни ресниц. Он родился безволосым.

— Ваш отец прав, Иридаль, — мягко ответил Синистрад. Он коснулся ее волос — единственная вольность, которую он себе позволял. — Я дурной человек. Я этого не отрицаю.

В голосе Синистрада слышалась меланхолия, от которой сердце Иридаль растаяло, как таяло ее тело от одного его прикосновения.

Она повернулась к Синистраду, сжала его руки и улыбнулась ему.

— Нет, любимый! Пусть весь мир говорит, что ты плохой, — это оттого, что они тебя не знают! Одна я знаю, какой ты на самом деле.

— Но я в самом деле плохой, Иридаль, — сказал он мягко и серьезно. — Я говорю тебе это теперь, чтобы ты после не упрекала меня за это. Выйдя за меня, ты обвенчаешься с тьмой.

Он наматывал на палец прядь ее волос, притягивая Иридаль все ближе и ближе. Его слова и серьезный тон, которым он говорил все это, причиняли боль сердцу Иридаль, но это была сладкая боль. Тьма, что висела над ним — мрачные слухи, мрачная репутация среди прочих мистериархов, — придавала ему некий романтический ореол. А Иридаль прожила на свете всего шестнадцать лет, и жизнь ее была такой серой и прозаичной! Матушка ее умерла, и Иридаль жила с отцом, который души в ней не чаял. Воспитывала ее старая нянька. Отец не хотел, чтобы суровые ветра жизни касались его нежной дочери, и потому держал ее взаперти, в мягком коконе любви и заботы.

А теперь из этого кокона вылупилась яркая, блестящая бабочка, и ее слабые крылышки принесли ее прямиком в паутину Синистрада.

— Если ты плохой, — сказала Иридаль, обвивая руками руку Синистрада, — это оттого, что мир сделал тебя таким. Люди отказывались прислушиваться к тебе, мешали исполнению твоих гениальных планов. Когда я буду с тобой, я выведу тебя к свету!

— Значит, вы согласны стать моей женой? Вы готовы пойти против воли отца?

— Я уже взрослая. Я вольна выбирать, кого хочу. И я выбрала тебя, мой возлюбленный.

Синистрад ничего не сказал — лишь улыбнулся своей таинственной улыбкой и поцеловал локон, намотанный на палец…

***

Иридаль лежала в постели, ослабев после родовых мук. Нянька обмыла новорожденного и, закутав его в одеяльце, принесла показать матери. Казалось бы, такая радость! Но старая нянька, носившая на руках еще саму Иридаль, плакала, отдавая младенца матери.